— Господин министр, дело не в абсолютных цифрах, а в психологическом эффекте. Рынок построен на доверии. Когда доверие исчезает, начинается паника.

Миллс внимательно слушал меня, но с изрядной долей скептицизма:

— А каковы ваши рекомендации администрации?

— Подготовиться к экстренному вмешательству. Федеральная резервная система должна быть готова влить ликвидность в банковскую систему. Министерство торговли должно подготовить план поддержки ключевых отраслей.

Ламонт покачал головой:

— Мистер Стерлинг, американская экономика основана на принципах свободного рынка. Правительственное вмешательство противоречит этим принципам.

— Даже если альтернатива — полный коллапс финансовой системы?

— Коллапс? — Миллс поднял бровь. — Разве вы не преувеличиваете? Четверг был тяжелым днем, но рынки восстанавливаются. Пятница показала отскок.

Я достал из портфеля график маржинальных кредитов:

— Господа, посмотрите на эти цифры. Это колосс на глиняных ногах, готовый рухнуть от малейшего толчка.

Ламонт изучил график, его лицо помрачнело:

— Цифры действительно тревожные. Но президент Гувер убежден, что рынок способен к саморегулированию. Кризисы — это естественная часть экономического цикла.

— Но не кризисы такого масштаба, — настаивал я. — То, что может произойти в понедельник, превзойдет панику 1907 года в десятки раз.

Миллс закрыл блокнот, убрал авторучку:

— Мистер Стерлинг, мы передадим ваши соображения президенту. Но должен предупредить, администрация не склонна к панике. Мы верим в силу американской экономики.

— А если я окажусь прав? Если в понедельник начнется крах?

Ламонт встал, протягивая руку для прощального рукопожатия:

— Тогда мы вспомним ваши предупреждения. И, возможно, обратимся за советом.

После их отъезда я остался в кабинете клуба, допивая остывший кофе. За окном виднелись оживленные улицы субботнего Нью-Йорка, семьи с детьми направлялись в Центральный парк, элегантные дамы выходили из магазинов с покупками, мужчины в котелках спешили по деловым встречам.

Никто из них не подозревал, что через два дня их мир изменится навсегда. А правительство, которое должно было их защищать, предпочитало закрывать глаза на надвигающуюся катастрофу.

Выходные прошли в лихорадочных консультациях. Банкиры встречались в частных домах и закрытых клубах, обсуждая стратегию. Газеты пестрели заголовками о «техническом отскоке» и «восстановлении уверенности».

В субботу вечером я ужинал с Элизабет в ресторане «Delmonico’s», одном из немногих мест, где можно спокойно поговорить без посторонних ушей. Зал ресторана оформлен в европейском стиле: темные дубовые панели, хрустальные люстры, белоснежные скатерти на круглых столиках.

— Уильям, — она перекладывала еду в тарелке, почти не притрагиваясь к превосходному филе бефа с трюфелями, — ты выглядишь измученным. Эти биржевые дела так тебя истощают?

Я отпил глоток красного вина, бордо урожая 1921 года, которое официант рекомендовал к мясу.

— Элизабет, то, что происходило в четверг, было лишь прелюдией. Настоящие испытания впереди.

— Эти документы о Continental Trust… — она понизила голос, наклонившись ко мне через стол, — я продолжаю работать над материалом. Но редакторы по-прежнему считают обвинения слишком серьезными для публикации без дополнительных подтверждений.

— Дополнительные подтверждения появятся очень скоро, — мрачно ответил я. — К сожалению, в виде биржевого краха.

В воскресенье утром я встретился с Уигином в его загородном доме в Вестчестере. Особняк в колониальном стиле, окруженный вековыми дубами, чьи листья окрасились в золотые и багряные тона октября. Мы сидели в его кабинете, обставленном с подчеркнутой роскошью: кожаные кресла, книжные шкафы из красного дерева, камин с мраморной облицовкой.

— Стерлинг, — Уигин налил виски из хрустального графина, — получил конфиденциальные сводки из европейских банков. Картина хуже, чем мы думали.

Он достал из сейфа папку с документами:

— Британские и французские инвесторы готовят масштабную распродажу не только на понедельник. У них есть план поэтапного выхода из американских активов на всю неделю. Общий объем около трехсот миллионов долларов.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок:

— Триста миллионов? Это больше половины наших резервов в стабилизационном пуле.

— Именно. Плюс Deutsche Bank и несколько швейцарских банков присоединяются к распродаже. Они не верят в устойчивость американского рынка.