Кашель царапает горло и кажется, еще немного, и я выкашляю легкие, только проще не становится. Проходит секунда, другая, а может, и целая вечность, и когда-то симпатичная гостиная, сейчас похожая на картинку из апокалиптического фильма, погружается во тьму.

– Найдите хотя бы девчонку, – раздается где-то над головой смутно знакомый голос. – Если эти свиньи сплавляли мои деньги на сторону, то отдуваться за них будет мелкая. Давайте, быстро, пока она не сдохла. И пока здесь снова не показался этот заносчивый засранец со своими подпевалами. Быстро!

Каждый вдох отдается жаром и болью в легких, а глаза неприятно слезятся, но я изо всех сил стараюсь вспомнить, чей же это голос. Низкий и грубоватый, самовлюбленный до невозможности – да в Либерти-Сити так разговаривает добрая половина Отбросов!

– Сегодня не твой день, Моралес, – звучит неподалеку другой голос, куда более приятный, но совсем незнакомый. Мелодичный, шелестящий и, кажется, молодой. С заметным испанским акцентом.

Однако мне уже не до того. Моралес! Бакстер Моралес! Босс Отбросов собственной персоной – и под девчонкой он наверняка подразумевает меня. Нужно валить отсюда, пока я еще цела. Обо всем остальном подумаю потом. Если родителей накрыл сам хозяин Либерти-Сити, то мне крышка. Но сдвинуться с места не выходит, как бы я ни старалась.

Перекатившись в сторону, я оглушительно кричу от боли и широко открываю глаза. Бакстер и незнакомый мужчина, чей силуэт сокрыт облаком дыма, стоят в паре шагов от меня и смотрят друг на друга. В отблесках огня, в танцующих вокруг тенях их толком не разглядеть. Но кое-что все-таки видно. Бакстер оборачивается, едва услышав мой голос, и остатки волос на блестящей от пота голове спадают на перекошенное от злости вспотевшее лицо.

Одутловатый, в респираторе и со стволом в руках, он наставляет оружие на мужчину и улыбается во весь рот.

– Проваливай, пока жив, – говорит Бакстер, угрожающе покачивая пистолетом. – Девчонка пойдет со мной. Как подрастет, сможет отработать те десятки тысяч, что торчали мне Нотты по твоей милости.

Ответа я уже не слышу, он тонет в оглушительном реве пламени и новой вспышке яркого света. Несмотря на боль во всем теле и жуткий кашель, я прикрываю лицо руками и сжимаюсь в углу комнаты, будто стараясь превратиться в незаметную пылинку.

Пожалуйста, только не это. Только не вслед за родителями. И пусть потом меня будет преследовать боль в десятки раз худшая, чем сейчас, мне до жути хочется выжить. Да, адреналин отступит в сторону и на меня огромной глыбой обрушится осознание произошедшего, но будущее сейчас волнует меня в последнюю очередь.

Очень может быть, что никакого будущего у меня вообще не будет.

Пока есть только настоящее, где я трясусь от страха, когда надо мной размахивает пистолетом один из самых опасных преступников Майами. Самый жадный и жестокий из всех, кого я только знала. Бакстер Моралес. Надменная жирная свинья.

Но уже спустя мгновение помещение заполняет нечеловеческий вой, звуки беспорядочных выстрелов и запах паленой плоти. Кто-то шипит прямо у меня над ухом и хватает меня за руку.

– Твою мать! – ору я во все горло, едва почувствовав жжение в районе правого запястья. Больно так, будто его залили раскаленной лавой от основания ладони почти до локтя.

Перед глазами простирается белая пелена, и не видно ничего, кроме смутно различимых светлых глаз.

Совершенно незнакомых. Чужих.

– Вставай, Алекс, – шелестит голос совсем рядом, и дыхание обжигает хлеще огня. – Иначе ты отсюда уже не выйдешь.

Да. Нужно встать и бежать, пока не очнулся Бакстер. Поганый ублюдок, пристреливший моих родителей и пожелавший забрать меня за долги. Что бы он со мной сделал? Продал в бордель или заставил шариться по улицам вместе с остальными Отбросами? Но мысли беспорядочно сменяют друг друга, сосредоточиться не получается ни на чем, кроме боли. Кто со мной говорит? Чьи это глаза?

– Вот дерьмо, босс, ты что здесь устроил? – третий голос, звонкий, тоже с акцентом, но намного более ярким. Да что происходит? – Валите отсюда, пока еще не поздно!

И когда серые глаза оказываются ко мне непозволительно близко, я наконец теряю сознание. Пол уходит из-под ног, а тлеющий потолок над головой идет кругом и превращается в уродливое черно-красное пятно.

Я подскакиваю на кровати в старой тесной каморке в Овертауне и с ужасом смотрю на правую руку. Черные линии переплетаются вдоль запястья, складываются в узор, смутно напоминающий кельтские руны, опутанные терновыми ветвями. Метка – знак тех, кто в нашем поганом мире стоит чуть выше остальных.

Но у вселенной поганое чувство юмора и мне, как и большинству, не досталось особых способностей – у меня есть только метка, проступившая на коже после злополучного пожара трехлетней давности, что преследует меня в ночных кошмарах. Тогда я тоже проснулась в постели посреди ночи, но в собственном доме, а не в старой каморке в Овертауне, как сейчас.

Дурацкий знак для одного только и годится – разглядывать цвет чужой ауры. Неужели нельзя было наградить меня чем-то получше? В тот день я потеряла родителей, дом и лишилась спокойной жизни, разве не заслужила чего-то полезного взамен? Сверхсил, возможности влиять на чужие умы или хотя бы умения летать. Так много прошу, что ли?