Князь Константин Николаевич, опираясь на опыт XXI века и, теоретически, на прошлый тогда еще ХХ век (сейчас это будущее время) хотел, во-первых, иметь соответствующее подразделение. Оно могло называться по-разному — сыскная полиция (XXI век), оперотдел (ХХ век) с разными долями самостоятельностями, но они делали бы именно то, что делал князь, но не один, а целой группой сотрудников, — проводили розыск.

Во-вторых, князь подразумевал наличие хотя бы зачатки технической базы. Конечно, компьютеров нет, и еще не будет лет этак 200, а вместе с ними не окажется автоматической системы распознавания и розыска преступников. Но ведь можно создать элементарную картотеку преступников с фотографиями или дагерротипами или, хотя бы, с текстовыми описаниями преступников и их наиболее зримыми действами!

Вот это он и коротко описал графу А. Х. Бенкендорфу.

— Понимаете, — говорил он, — время-то идет, передовые страны Запала (чтобы они летели в тартарары) развиваются на потребу эпохе. А вот мы опять отстаем.

— А жандармское управление? — не соглашался с ним шеф жандармов, — оно многочисленное и сильное.

— Занимается государственными (политическими) преступниками с их спецификой, — пояснил Константин Николаевич.

— Хм, а существующая полиция? — уже спокойнее спросил Бенкендорф.

— Занято мелкими и мельчайшими преступлениями, проводит дисциплину и спокойствие на улице. Сие, конечно, тоже важно, но в итоге органы правопорядка не могут даже уберечь императорскую семью и самого государя-императора Николая Павловича.

— Пожалуй, в этом есть что рациональное, — подумав, нехотя согласился главноуправляющий. Как и его суверен, он не любил почти любые изменения в стране, но, как умный человек, понимал, что, в конце концов, просто стоять нельзя, надо куда-то двигаться.

— Я подумаю, князь, — пообещал он, — и представлю государю всеподданейший доклад о проводимых реформах.

Ну хоть это. Попаданец понимал, что под стоячий камень вода не течет, надо шевелиться, предлагать новое, пусть и правящий монарх Николай Павлович этому откровенно противиться. Но его буквально бесила медлительность движения чиновников.

— Что будете сейчас делать, князь, — уже по-светски продолжил Александр Христофорович, — поедите домой?

Тот только вздохнул. Жена все равно для него чужда, дом практически пустой. Не считать же слуг за родных? Лучше уж тут буду, чем подвывать от тоски в безлюдных комнатах.

— Я хочу еще поработать немного, ваше высокопревосходительство. Расспрошу писаря Алексея Прохорова, узнаю, как он докатился до такой жизни.

Бенкендорф неожиданно заинтересовался:

— Поспрашивайте, князь. Я, так понимаю, в основном вопросы будут касаться следствия, но, если получится, постарайтесь узнать, как он оказался в жандармах и нельзя ли в дальнейшем избегать таких parvenju. Такие люди, знаете ли, нашу службу особо не красят.

— Слушаю вас, граф, обязательно спрошу, — согласился Долгорукий охотно. Он сам понимал озабоченность шефа и без просьб хотел поговорить с предателем о деталях его поступления в ряды жандармов. Но уж если такое почти официальное поручение…

Бенкендорф, чувствуется, без искры розыскника, совсем ничего в этом не петрит. Но не дурак, и в административных делах все понимает. С ним можно работать!

Разъехались. Бенкендорф в своей пролетке поехал домой, а князь Долгорукий в служебной в жандармерию, в тюремный отсек.

Кстати, ему бы уже надо забыть о советских привычках. Или хотя бы об обычаях XXI века постсоветской эпохи. Здесь, по крайней мере, у высших чиновников, мое личное и государственное плавно перетекает одно в другое. Ну, хотя бы на бытовом уровне, безусловно.

То есть, если из казны взять пару десятков тысяч рублей, то это вскоре приведет обвинению в казнокрадстве. А вот прихватизировать пролетку для не только служебных, но и домашних поездок, это, пожалуйста. Как, впрочем, и наоборот, когда пролетки и кони из твоего хозяйства десятилетиями остаются по службе и подчиненными уже практически считаются служебными.

Тут еще столько нюансов, что не только попаданцы, аборигены XIX века не могут разобраться. Другое дело, аборигены считают это вполне естественным, а ты смотришь, разинув рот.

Константин Николаевич уже было хотел приказать кучеру трогать, как легкая пролетка покачнулась и к нему чуть ли не на колени бухнулась жена.

— А вот и я! — счастливо объявила Мария Николаевна,- ты ведь не против, дорогой, если я поеду с тобой?

Можно подумать, если он будет против, что-то изменится. Великая княгиня и как простая как бы жена (неофициальная!) была довольно властная и для своего времени удивительно как феминизирована (или хотя бы свободна). А уж как дочь императора, перенесшая от отца властность и, если надо жесткость, она ужас, кем была!