Для меня она всегда будет единственной.

Дыханием жизни, сметающим труху; проблеском, олицетворяющим все то сладостное, чего у меня никогда не было.

Единственной, кто помогла мне что-то понять про чувство, которое разрывает людей на части вот уже более двух тысяч лет. И у него всегда будет только ее лицо и ничье другое.

Я кончил, стиснув челюсти и издав свирепый рык. Оцепеневшая, она приподнялась на локтях, ее лопатки подрагивали, лоб упирался в столешницу.

Я освободился от всего, поглубже загнал обратно грязные желания и чувство вины, но этого было недостаточно.

Волосы упали ей на лицо и колыхались от порывистого дыхания. Я снял и выбросил презерватив в мусорное ведро.

– Черт… – выдохнула она, все еще полулежа на столе. Ее лодыжки подрагивали, растрепанные волосы упали на лицо, она часто дышала, не сводя с меня глаз. Я поправил штаны, затянул ремень, чувствуя, как теплый запах ее возбуждения проникает в мои боксеры. – Это было…

– …это было в последний раз, что ты вошла в зону, не предназначенную для клиентов. Снова здесь увижу – выставлю тебя из клуба и запрещу пускать. Не думай, что я шучу.

Затем я открыл дверь и вышел.

Ей не нужна моя помощь, чтобы найти дорогу обратно. Она, похоже, неплохо здесь ориентируется.

Знай Зора, как я обращаюсь с ее гостями, она бы как минимум попыталась оторвать мне яйца.

Она уверена, что я никогда не прикоснусь ни к одной из ее танцовщиц, хотя девушка, с которой я только что имел дело, не первая, кто неожиданно оказался в нашей раздевалке. В общем, любительниц быстрого секса вокруг много, и, если б я хотел, мог бы часто развлекаться без всяких последствий, не считая слухов, конечно.

С клиентками дело обстояло иначе. Я их не знал и не имел над ними власти. Они находили меня в здешнем лабиринте, и, если выпадал случай, я, разумеется, не отказывался от более традиционного способа эмоциональной разрядки, чем те, которыми обычно пользовался.

Я щелкнул языком. Разочарование разъедало меня, челюсти напряглись. Мне хотелось что-нибудь раздавить зубами, но в карманах было пусто, а последнюю сигарету я затушил у чьей-то голой шеи.

Решив проверить обстановку, я направился в зал. В будничный вечер народу не очень много, даже не пришлось ставить охранника при входе.

Когда я открыл ведущую в коридор дверь, то чуть не сбил кого-то. Девушку в униформе с длинными волосами, собранными в высокий хвост…

Форменная одежда смотрелась на ней как монашеское одеяние. Брюки и мужская черная футболка поло не отдавали должного упругим изгибам тела, которые лишь смутно угадывались под ними, но, видимо, так и было задумано.

Она не могла не осознавать, что ее формы, столь очевидные и полускрытые, терзали воображение мужчины гораздо сильнее, чем плотно обтянутые.

Когда она меня увидела, ее глаза наполнились отвращением, и она отшатнулась, как делала всегда.

Она бросила на меня глубокий, опасный, как Марианская впадина, взгляд, и я почувствовал, как натянулась кожа на моих руках.

– Отойди в сторону.

Лицо у нее какого-то серо-зеленого цвета. Она держала бутылку коньяка за горлышко, и обхватившие его тонкие изящные пальцы за долю секунды нарисовали у меня в голове картинки, которые я тут же раскрошил, сжав челюсти.

– Ты меня слышала?

Хотелось подойти поближе и увидеть, как она отстраняется, увидеть, как она задерживает дыхание, чтобы не дышать со мной одним воздухом, – по мне еще бегал нервный ток после секса, что плохо на меня влияло.

– Я же сказал тебе…

Бутылка упала на пол. Стекло разбилось на миллион осколков. Ее глаза закатились, а кости в ней будто сложились, как домино.

Мне следовало отойти в сторону. К черту манеры, мне следовало позволить ей упасть, потому что, когда она привалилась ко мне, мой мозг на секунду отключился. Ее полные груди упирались в меня, ее мягкое тело сдалось на волю моих рук. От ее волос потрясающе вкусно пахло, аромат был просто-напросто галлюциногенным, он ударил мне в голову.

Я так и замер с ней в обнимку.

Стоял с натянутыми нервами и холодными глазами смотрел на ее тонкую шею, на ее изящный подбородок, прижатый к моему бицепсу. Густые волосы болтались в воздухе.

Твою мать!

Я смотрел на нее так, словно она только что умерла у меня на руках, и, возможно, так было бы лучше. По крайней мере, я не чувствовал бы соблазнительного тепла ее тела и бьющегося в ней, как маленькая птичка, сердца.

Я тяжело задышал, до скрипа стиснув зубы. В мозгу вспыхнул протестный импульс, я ощутил жгучее желание отпустить ее, уронить на пол, в жилах пылало отвращение.