Но самый главный нервный импульс возникает в тот момент, когда наши руки сталкиваются над ведром попкорна. Моя ладонь ощущается слишком холодной, его – слишком горячей. Меня прошивает таким током, что даже зрение плывет.

Я пугаюсь. Честно? Я просто в ужасе. Резко отдергиваю руку и затравленно смотрю на Яра. Он медленно поворачивает голову и в темноте кинозала встречается со мной взглядом.

Что-то происходит. Я не могу дать этому названия, но между нами точно что-то искрит. Есть ли хоть малейший шанс, что это ненависть? Надеюсь, что да. Иначе это может быть предвестником больших проблем.

Усилием воли заставляю себя повернуться к экрану. Там герои как раз сталкиваются с первыми сложностями в отношениях. Я почти торжествую, потому что если бы они продолжили дружить, то в такую ситуацию не попали бы. С другой стороны, Шмелев прав. Я уже слишком за них болею и не хочу, чтобы они упустили свою любовь.

Снова сгребаю попкорн в ладонь и заталкиваю в рот. За это мне придется расплачиваться, я уверена. Но, как Скарлетт О’Хара, я подумаю об этом завтра. Точнее, уже сегодня вечером. А пока отодвигаю эту мысль в сторону.

Запиваю газировкой и впиваюсь взглядом в экран. Прижимаю свободную ладонь к груди. Слышу, как Яр тихо смеется, но мне плевать. И так знаю, что слишком близко к сердцу принимаю все выдуманные истории. И разве это так уж плохо?

Герои на экране, конечно, мирятся. И любовь торжествует. Я старательно сдерживаю слезы, потому что всегда в финале таких фильмов рыдаю. Но не при Шмелеве же!

Так что я сосредоточенно шумно дышу и часто моргаю. Яр сидит, развалившись в кресле, будто бы в полном неприятии того, что он видит. Но мне плевать. Я показала ему частичку себя, а дальше пусть делает с этим, что сам захочет.

В зале загорается свет, и я подскакиваю, суматошно собирая вещи. Плыву между кресел за Яром как будто в коконе собственных эмоций от фильма. Но когда он оборачивается ко мне, вижу холод в серых глазах. Конечно, его совсем не зацепило. Ну, я этого и не ждала. Так ведь?

– Понравился фильм? – интересуется он, стоя в дверях зала.

Я оборачиваюсь через плечо и вижу людей, которые двигаются на выход.

Говорю:

– Давай обсудим снаружи?

Шмелев смотрит поверх моей головы и спрашивает:

– А что такое? Почему не здесь?

– Потому что! А ну иди! – я сержусь и толкаю его ладонями в грудь.

Яр по инерции делает шаг назад и снова замирает. Выпячивает нижнюю губу и смотрит на меня с насмешкой:

– Что-то не хочу.

Я же чувствую, что за моей спиной стоят люди, и начинаю сильно нервничать. Наконец не выдерживаю:

– Понравился! Фильм понравился, понятно?

Поднимаю на Шмелева почти умоляющий взгляд, и он наконец сдается. Разворачивается и движется на выход. С облегчением следую за ним.

Мы молча идем на остановку, садимся в автобус. Мое нервное возбуждение никак не хочет униматься. К тому же я бесконечно пытаюсь подсчитать, сколько калорий употребила за этот сеанс.

– Жендос, ты чего такая шальная? – спрашивает Яр, и я в очередной раз думаю, что он более проницательный, чем я привыкла думать.

А я вдруг задаю вопрос:

– А тебе понравилось кино?

Шмелев подтормаживает. Долго смотрит на меня. А потом, будто понимая, как для меня это важно, коротко кивает.

О большем я и просить не могла бы.

Я закусываю обе губы сразу, втягивая их внутрь, и смотрю за окно. Мне скоро выходить. Там все еще метет. Как и в моей голове.

– Ладно. Хорошо, – отрывисто сообщаю я. – Ну, в следующий раз выберешь то, что больше нравится тебе. Все по-честному.

– А ты совсем сдвинута на том, чтобы все было честно, да, Жендос?

– А что в этом плохого?

– Ничего, кроме того, что так с ума съехать недолго, – тихо говорит Яр, глядя на меня с высоты своего роста.

К счастью, мы подъезжаем к нужной остановке, и я вываливаюсь из автобуса. Иду домой, а там, не застав никого, сразу направляюсь в туалет. Настало время расплачиваться за карамельный попкорн. Точнее, избавляться от него.

Смотрю на хрупкую фигурку в розовом пуховике, которая лезет через сугроб. Гольцман пошатывается, оступившись, и хватается за урну, чтобы удержаться. Я хмыкаю, стоя в плавно отъезжающем автобусе. Господи, какая же она неловкая. Ну как можно ее не цеплять?