— Тебе, парень, гляжу, делать нечего. Сам не работаешь и других от работы отрываешь.

— Могу помочь, — с готовностью предложил Аннали.

Хурма струхнула.

— Ты что! Засмеют! Уходи лучше… потом поговорим.

— Когда «потом»? — тут же поймал ее на слове Аннали.

— Не знаю… Когда время будет.

— Приходи сегодня вечером к ореховому дереву! — жарко шепнул он и даже подался к ней.

Она снова вспыхнула. Промолчала, собираясь с мыслями.

— Приду… только уходи, не торчи над душой у всех на виду!

— Не обманешь? — настаивал он. — Смотри, до утра ждать буду!

— Иди, иди! А то договоримся до того, что мать из дому не выпустит. Ой, парень, опозоришь ты меня!

Он совершенно не собирался ее позорить, поэтому сразу же ушел. И даже не оглянулся ни разу, чтобы не подать повода любопытным сборщицам.

Встреча под ореховым деревом состоялась. Были и еще встречи. Говорили о разном. Случалось и помолчать. Это было тревожное и приятное молчание. Наконец Аннали признался Хурме, что жить без нее не может и готов хоть сегодня, хоть сию минуту вскинуть ее на седло и скакать на край света.

Хурма слушала замирая. О таких словах прежде она даже в книгах не читала, потому что книги попадались больше современные, где любящие либо чересчур упрощали свои признания, либо слишком философствовали. Красоты не было ни в том, ни в другом. А хотелось именно простых, понятных и красивых слов. Каких именно, Хурма не знала, но верила, что такие слова существуют. Аннали подтвердил ее уверенность. И сердце ее сладко обмирало.

Однако при всем том Хурма была девушкой рассудительной, ни при каких обстоятельствах головы не теряла. На слишком эмоциональное восклицание Аннали она возразила: все должно делаться как положено. Аннали вознамерился немедленно заслать сватов и спросил ее мнение. Она ответила, подумав, что против сватов не возражает, но пусть они придут после окончания всех полевых работ.

Ничего не скажешь, рассудительная девушка была Хурма.

В ту ночь она разрешила немножко больше, чем всегда, отведала крепость мужских объятий, жар поцелуев. Однако едва Аннали попытался переступить определенную ею границу, она сразу же очнулась. И после короткого, но бурного объяснения, в котором приняли участие не только слова, Аннали покорно согласился: да, конечно, она права, он подождет…

И сейчас Хурме предстояло нелегкое решение. Серьезное решение, ответственное. Либо бежать под заветное ореховое дерево, чтобы подтвердить уже данное согласие и тем самым собственными руками похоронить свои тайные грезы. Либо идти к отцу и сказать «да» гостям…

…Это было старое ореховое дерево. Такого огромного не было ни в одном из ближайших ущелий. В самый знойный день под ним сохранялась прохлада, и люди считали это почти чудом, а дерево — священным. Некоторые даже пытались молиться ему, просить о чуде для себя и цепляли на его ветви всякие тряпочки, ленточки, талисманы. Но это продолжалось недолго.

Прозрачная, как стекло, как журавлиный глаз, прохладная вода журчала под деревом в арыке, манила к себе путников. И непонятно было, почему дерево стоит на отшибе — ни дорога мимо не проложена, ни строений поблизости нет.

«Все было, все, — в ответ на расспросы любопытных кивали лохматыми тельпеками столетние аксакалы. — И дорога была, и строения богатые. Надо только внимательно посмотреть вокруг — и тогда увидите остатки стен и красную от большого огня глину бывших тамдыров. Может, и еще что-нибудь увидите, потому что никто не ведает, баи веселились в тени дерева, наслаждаясь горной прохладой и вечностью своей власти над бедняками, или бедняки собирались здесь на свой грустный совет, и от слез их такой кристальной чистоты вода течет и поныне в древнем арыке. А возможно, здесь было излюбленное место свиданий, потому что есть предание, будто клятву, прозвучавшую под этим деревом, нарушить невозможно».

Так говорили аксакалы, покачивая лохматыми тельпеками и пожелтевшими от времени бородами. А дерево ореховое говорить не умело. Шли годы, а оно молчало, как молчали каменные вершины гор, ножевые грани скал, сумеречная настороженность ущелий. И лишь когда горы вздыхали и вздох этот ветром касался древнего орехового дерева, оно глухо шелестело листвой, пыталось что-то поведать миру — и опять затихало.

Самый догадливый человек не уразумеет этот тревожный древесный язык вечной любви и вечных разлук. Не понял ничего и Аннали. Он очень хотел понять, что там шепчет старый орех, на что намекает, предупреждает о чем? Ведь уже давным-давно наступил час свидания, а Хурмы все нет и нет.

Так и не дождался ее Аннали, хотя ждал до рассвета. А с рассветом ему надо было отправляться в горы, где на волшебном горном травостое нагуливал стать племенной косяк молодняка и маток. И лишь по возвращении узнал новость, которая уже не была новостью ни для кого, кроме Аннали, и которая объяснила ему, по какой причине в тот последний вечер Хурма не пришла на свидание.

Он был человеком сдержанным, и никто даже не заподозрил, что творится у него на душе. Железные нервы у него были.