— Чайник? — удивился Аман. — Зачем он мне! — Но руку протянул.

Кто-то взял двухлитровый эмалированный чайник из рук старушки и через головы передал Аману.

— Это от меня, от соседки твоей, — кричала вслед вагонам Надя-эдже. — Хотела племяннику… да вот!.. Аман-джан, сам пей и товарищей угости!

Замелькали пристанционные строения, укрытые густой зеленью частные домики, потом пригородные поселки, колхозные плантации виноградника, огороды…

В вагонах устраивались, как будто ехали не на фронт, а куда-то на отдых, либо к родственникам. А когда устроились, начались разговоры.

— Куда нас? Сразу на передовую или…

— Кто знает!..

— Я и стрелять-то не умею.

— Научат.

— Вот я и говорю, вначале научить надо, а потом…

— Стрелять — дело нехитрое, — это вступил в разговор Иван Васильич. — Трудно человека убить. Ох, как трудно.

— Разве фашисты люди! — вскинулся парень, тот, что говорил о неумении стрелять.

— Не люди, — ответил Васильич, поворачиваясь к парню всем корпусом. — Фашиста — убей! Но Гитлер послал на фронт не только фашистов. Там много таких же рабочих людей, как мы, только обманутых им.

Вокруг Ивана Васильича стали собираться, прислушиваться. Всегда найдутся охочие до разговоров. А почему бы и не послушать, коль разговор, можно сказать, впрямую, тебя касается.

Из окружения выдвинулся мужчина с колючим взглядом, плоским блинообразным лицом, кривой усмешкой на тонких губах.

— Непонятно, дядя, что ты тут плетешь?

— А то плету, что и на войне нужно оставаться человеком.

Спокойно выдержав взгляд плосколицего, Иван Васильевич продолжал:

— Дали тебе оружие — используй его против врага, а то случалось…

— Ну и ну! — не унимался плосколицый. — Как же их различать там, по каким приметам — враг или не враг? Или ты, дядя, приметы скажешь?

— Примет нету. Много народу поляжет и с ихней стороны, и с нашей… Война людей ожесточает.

— А ты, оказывается, добренький. Даже фашистов пожалел!

— Да не фашистов, дурень!..

— Ну, ну! — окрысился плосколицый. — Полегче!

— А и впрямь дурень или не хочешь понять! Я ведь о чем? Негоже нам так ожесточаться, чтоб человека в себе потерять. Вон он, посмотри на того пацана! Говорит, стрелять еще не научился, а уж… Э, да ну вас!..

— Нет, ты договаривай, дядя!

— Когда люди идут друг против друга, тут не до разбора.

Война она и есть война. Увидишь — страху натерпишься. Вот так! А то бывало…

— Да что ты все грозишься: бывало, бывало!

— А то бывало, что вот такие говоруны на передовой от страху в кусты хоронились, а увидев в тылу пленного, оружие на него поднимали. Храбрецами, значит, себя выказывали. Такие-то первыми глотку дерут: убей, убей! А сами за чужие спины прячутся. От тягот войны спасаются. А тяготы-то надо сообща нести, оно и полегче будет. Так вот!

Плосколицый горделиво повел плечами:

— Ну это мы еще посмотрим, кто будет хорониться!

— Мне что, я уже посмотрел.

— Ты бывал там? — вскинулся в голос откуда-то из угла. В нем было острое любопытство и волнение непосвященного.

Вагон как бы всколыхнуло: сидящие и занятые прилаживанием на новом месте, слушавшие разговор лишь вполуха, разом оставили свои дела и повернулись с сторону Ивана Васильевича.

— В эту — нет, а вот в гражданскую — довелось.

— О-о, так в гражданскую!.. — протянули разочарованно из угла. — Тогда была совсем другая война.

— Это верно. Орудия убийства чуток другие. Только какая тебе разница: от осколка бомбы умереть или от штыка в живот? Вот задачка-то какая!

Сзади протиснулся черноволосый парень, отодвинул кого-то локтем, встал поближе к Ивану Васильевичу. Удостоверившись, что тот его заметил, сказал жестко:

— Я не совсем понимаю вас, товарищ! Разговор вы затеяли серьезный, но, видимо, кое в чем надо разобраться, уточнить, что ли.

— Ты не учитель, случаем, будешь?

— Да-а, — удивленно протянул черноволосый. — Но откуда вы…

— А оттуда, — не дал ему закончить Иван Васильевич, — что учителя — они все такие: разобраться да уточнить!

Вокруг с готовностью рассмеялись, оживившись в ожидании словесного сражения.

Но черноволосый был серьезен:

— Извините, как вас зовут?

— Иваном Васильевичем, а что?

— Да просто человек вы немолодой, но не дядей же вас называть.

— Можно и дядей, можно и отцом. Меня многие так на нашем заводе кличут. А то и просто Васильичем. Видишь, сколько у меня имен. Главное не в имени.