— На вот, покури, русская махорочка, она враз мозги прочищает.

Тот машинально взял окурок, поднес к губам, а потом вспомнил, полез в карман и достал оттуда коробку папирос.

"Каз-бек!" — зашумели вокруг.

— Закуривайте! — протянул открытую коробку Васильичу.

Васильич взял коробку, поднес к лицу, вдыхая запах папирос, причмокнул, как бы оценивая, и снова с прищуром взглянул на черноволосого:

— Это ты что же, мир мне предлагаешь?

— Мир.

— Ну, россияне никогда от мира не отказывались. Давай руку! Вот так!

И под общий шум одобрения они крепко пожали друг другу руки, а потом неожиданно для себя и для всех — обнялись.

— За папиросы — спасибо. Только махорочка — она вернее. Не возражаешь, если ребят угощу? — спросил Васильич.

— Пожалуйста!

Со всех сторон потянулись к коробке руки, и она вмиг опустела.

— Вот и покурили, — усмехнулся Васильич. — Да ты что стоишь? — засуетился он вдруг и, потеснив соседа, освободил место для Амана.

— Присаживайся! Ты сам ашхабадский?

— Родился в Мары, живу в Ашхабаде.

— Женат?

— Сын есть. С женой не успел проститься, не знаю, как они там.

— Да, беда пришла ко всем. Моя вот Днепропетровщина — под Гитлером. И сестра там осталась с детишками, не успела эвакуироваться. Послушай… Аман, кажется, так зовут тебя?

— Аман.

— Послушай, Аман, я видел, ты с чайником вроде бы стоял?

Аман усмехнулся.

— Это Надя-эдже, соседка наша, чаю принесла. Попей, говорит, и товарищей своих угости. Только остыл, наверно.

— Она и есть русская, украинка, точнее. Давно живет в Ашхабаде, как своя стала, с того и кличут эдже. И сестра ее тоже здесь живет, за туркменом замужем, за деповским.

— Ну-ка, давай его сюда, чайник твоей Нади-эдже!

Аман попросил, чтобы передали чайник, стоявший на полу, рядом с его небольшим чемоданчиком.

Вокруг снова возникло оживление:

— У кого кружка есть, ребята?

— Откуда?

— Зачем ему кружка?

— Чаю хочет попить.

У кого-то кружка нашлась.

— Возьмите. Жена положила.

— Хорошая у тебя жена, хозяйственная.

— Не жалуюсь.

— А не боишься, что оставил? Приголубит кто-нибудь твою хозяюшку!

— Отстань, а то врежу!

— Вот, дурак, пошутить нельзя!

— Да бросьте вы! Наливай, чего принюхиваешься?

Иван Васильевич налил немного из чайника и залпом выпил. Потом, довольный, вытер губы рукавом, расплылся в улыбке:

— Хорош чаек! Ай да тетушка Надя-эдже!.. Кто хочет попробовать?

К кружке потянулась мальчишечья рука.

— Дайте мне.

— Мал еще, подрасти! — проворчал Васильич и сунул кружку в руку плосколицего.

Плосколицый нехотя взял кружку, но тут взгляд его заострился, впился в содержимое кружки, а рука уже привычно взбалтывала его и подносила ко рту.

— Вот это да! Вино!

— Вино?

— Здорово!

— А говорил чай! Ха-ха-ха!

Васильич снова налил:

— Ну, вояки, налетай!

Его окружили, толкаясь.

— Ты смотри, и молокосос туда же!

— Я думал чай, пить хочется.

— Чай! Ха-ха-ха!

— Не все сразу, не все сразу! — приговаривал Васильич, наливая очередному жаждущему. — Пей за здоровье тетушки Нади-эдже!

— Будь здорова, тетушка Надя!

Васильич протянул кружку Аману.

— Выпей глоток. Или учителя не пьют?

— По праздникам, — усмехнулся Аман и взял кружку. — Хорошая у меня соседка Надя-эдже. Но думаю она не обидится, если я выпью этот глоток не за нее, а за нашу скорую, товарищи, победу.

— Правильно! За победу!

— За скорую победу!

6

Для бойцов, прибывших с пополнением из запасного полка, все было новым и чужим. Они жались друг к другу, кто-то пытался шутить, но шутки не получалось, и всех постепенно охватывало уныние.

Старшина, указавший землянку, бросил на ходу: "Располагайтесь!" — и исчез куда-то.

Прошел добрый час, а ими никто не интересовался. Постепенно скованность отпускала, люди осваивались, послышались подначки, смех.

Время от времени доносилась автоматная очередь, похожая на треск сухих веток. Вначале это вызывало любопытство. И только.