Однако эти радикалы не могли заимствовать западную модель буквально, так как в России демократическая идея была применима лишь к крестьянам — «народу». Данное обстоятельство вскоре породило специфически российский радикализм, получивший название «народничества».

Основы его заложены А.И. Герценом и М.А. Бакуниным. В 1840-е гг., подобно Марксу, впоследствии ставшему их противником, они прошли через провинциальную версию немецкого левого гегельянства; затем, опять же как Маркс, в канун 1848 г. отправились на Запад в поисках «революции». Перед лицом её провала их озарила мысль, что ключ к освобождению человечества, возможно, находится вовсе не на Западе. К 1849 г. они, следуя примеру славянофилов, выдвинули теорию, что самый передовой западный идеал, социализм, может быть реализован в России раньше, чем в Европе, на основе крестьянской общины. Этот социальный институт уже практически является «социалистическим» — собственность в общине не частная, а периодически перераспределяется в соответствии с изменяющимися потребностями крестьян. Значит, всё, что нужно для того, чтобы сделать общину социалистической в полном смысле слова, — революция, в ходе которой народный гнев сметёт самодержавие и лишит владений паразитов-помещиков.

Эта заманчивая фантазия подкреплялась более реалистичным соображением, что грозное российское самодержавие на самом деле достаточно уязвимо. Учитывая жестокость примитивной двухклассовой социальной системы, на которой оно базировалось, ни просвещённая элита, ни дегуманизированный «народ» не питали к нему привязанности. Убедительные доказательства тому с избытком предоставляла долгая история российских крестьянских бунтов, от Смутного времени в начале XVII в. до восстания Стеньки Разина в его конце и Емельяна Пугачёва в 1773–1775 гг., — все они по мощи намного превосходили и французскую Жакерию 1358 г., и Крестьянскую войну 1525 г. в Германии. Следовательно, в России будет гораздо легче разжечь революцию, чем на Западе, где между государством и народом стоит крепкая буржуазия, гася радикальный пыл полумерами в виде конституционализма с имущественным избирательным цензом. Политика революции в России поэтому чрезвычайно проста: просвещённая элита, носительница революционной «сознательности», должна принести социалистическую идею в «тёмный» народ и, глядишь, социализм возникнет сам собой. Так родилась радикальная версия российского «особого пути» в европейской истории.

В более умеренной форме возможность ускорения истории посредством подражания формулируется как «преимущества отсталости». Одно из таких преимуществ состояло в том, что Россия очень быстро сумела ликвидировать отставание от Запада в области высокой культуры. Российский «просвещённый деспотизм» XVIII в. модернизировал империю не столько за счёт затратного поощрения экономического развития, сколько за счёт более дешёвого обучения дворянства современным методам ведения войн и бюрократического управления. Это очень хорошо работало, пока сам успех европеизации не сделал просвещение самоценным, вследствие чего при Николае между просвещённой элитой и её бывшим самодержавным покровителем образовалась пропасть.

Возникла специфически российская социальная группа, которая к концу века получила название «интеллигенция». Хотя это понятие обозначало образованные слои в целом, в большинстве своём не разделявшие радикальных взглядов, оно, как правило, подразумевало некую оппозиционность, а на практике именно радикальное меньшинство интеллигенции вскоре установило идеологическую гегемонию над российским обществом и культурой. Вплоть до революции 1905 г. нелегальная, «теневая» политика России, как либеральная, так и радикальная, почти исключительно была вотчиной интеллигенции.

Такой перекос можно считать одним из главных недостатков отставания; согласно марксистской терминологии, Россия создала «надстройку» современности, ещё не обзаведясь «базисом». Жозеф де Местр, сардинский посланник в Петербурге, в начале XIX в. предсказывал Александру I, пытаясь обуздать страсть императора к основанию новых университетов: однажды величайшей угрозой хрупкому российскому порядку станет какой-нибудь «университетский Пугачёв» [301] .

Пророчество начало походить на действительность, когда Александр II, потрясённый поражением России в Крымской войне, предпринял оборонительную революцию сверху по прусскому образцу 1807–1812 гг. Последовали Великие реформы 1861–1864 гг.: отмена крепостного права, элементы местного самоуправления в форме земств, независимая судебная система; в 1874 г. к ним добавился ещё один современный институт — всеобщая воинская обязанность.

Результаты реформ Александра вскоре подтвердили изречение Токвиля: «Самый опасный момент для плохого правительства наступает тогда, когда оно начинает меняться, когда оно начинает реформироваться». Условия освобождения от крепостной зависимости — неизбежно представлявшие собой компромисс между дворянскими и крестьянскими интересами — не удовлетворяли ни крестьян, ни, ещё того хуже, радикальную интеллигенцию. Грубо говоря, крестьяне получили половину земли и должны были платить за неё выкуп в рассрочку, а хотели «земли и воли», то есть всю землю в деревне безо всяких условий. Радикальная интеллигенция тоже этого хотела, отчасти желая справедливости для крестьян, но в основном — укрепления базиса для будущего аграрного социализма. Потому ультралевые с криками о «надувательстве» выдвинули лозунг «хождения в народ», рассчитывая, что гнев крестьянства выльется теперь в революцию.

Великим представителем радикалов новой волны был Н.Г. Чернышевский. Из-за цензуры он не мог призывать к революции в печати, однако в романе «Что делать?» (1863) дал не одному поколению радикалов идеальный портрет необходимых для неё «новых людей»: целеустремлённых активистов с железной волей, всецело преданных народному делу. Он также ратовал за «гражданственность искусства» — кодовое обозначение подчинения культуры политике — и ненавидел малодушных либералов, отвергавших его воинственные воззрения. Ленин испытывал особое почтение к этому своему предшественнику, что и выразил, дав основополагающему документу большевизма в 1902 г. название его знаменитого романа.

Разочарование интеллигенции в освобождении крестьян породило кризис, который, в свою очередь, привёл к появлению инвертированной модели политики, просуществовавшей до начала XX в. В 1862 г. возникло первое социалистическое революционное общество, «Земля и воля». В том же году представители либерально настроенного дворянства, также разочарованные уступками Александра, потребовали «увенчать здание» реформы учреждением национального представительного органа. Самодержавие было в состоянии обуздать дворян, просто сказав «нет», но оказалось неспособно противостоять радикальной интеллигенции. Зерно, посеянное «Землёй и волей», прорастало следующие двадцать лет и в итоге превратилось в постоянное движение профессиональных революционеров — новое племя в истории и настоящий национальный «институт» вплоть до 1917 г.