— Время.

— Какое еще сраное время?! — скрежетал Сидрус, силившийся не рухнуть на колени.

— Время вынуть пробку.

Сидрус бросил во мрак долгий прищур.

— То есть наконец-то можно?

— Да, дело сделано.

На четвереньках Сидрус пробрался к двери и ринулся наружу, в смежную низкую будку.

Ветер хлопал дверью, и огонь чадил с каждым всасыванием. Из будки донеслись звуки натуги, затем молчание. Мерцали в темноте глаза Уголька. Затем раздался крик боли, а за ним — неописуемый звук: словно падал по долгой гулкой лестнице тяжелый сундук, хлопал парус в оглушительном шторме. И снова тишина. Через какое-то время Сидрус притащился обратно в постель. С лица ушла вся краска, а сам он выглядел изможденным и потрепанным. Вполз в койку, как в тумане. В конце концов пришел в себя, вспомнил Уголька и вывернул в его сторону голову.

— Ничего не было, — сказал он, — только газ. Газ и вонь.

Перемены следующих недель бросались в глаза. Даже наросли хрящи на месте носа. Сидрус изучил гениталии, ничего не ожидая. Но и там нашлись признаки улучшений. Он чувствовал себя в силе и выходил на беснующийся открытый воздух и яркие небеса без маски и перчаток, пока ветер колотился о его лицо и волю. Он даже сыскал новые ошметки для Уголька, таким ключом била жизнь в душе. Первые три оказались негодными, будучи человеческого или животного происхождения. С четвертым и пятым повезло больше — с лодыжкой и неопознанным куском кого-то из рода Уголька. Он предложил их своему слуге, который — после своего обычного бормотания над ними — с энтузиазмом слопал все до крошки. Настроения в лачуге изменились. Сидрус признал свой великий долг перед Угольком и прислушивался к старой палке, которая и сама казалась тверже, более «здесь». Былой рассказывал о своем понимании будущего, пусть это и звучало кощунством и шло наперекор почтенному Богу Сидруса.

На пятую неделю он решил выступать. Пришло время нести возмездие тем, кто его обидел. Измаил ответит. Небсуил ответит! Долой из тесных объятий болота. В путь на юг, к судьбе и надежде. В мыслях у него было оставить Уголька за главного по дому — просто на тот случай, если планы сорвутся. Теперь тот мог работать, потому что нарастил новую плоть и почти казался человеком, на манер пугала. Сидрус оставил ему свои деревянную маску и перчатку, чтобы прятаться.

С собой собрал полный рюкзак надежд на будущее и фактов прошлого. Поставил у дверей рядом с тяжелым посохом из болотного дерева и вскрыл новую бутыль с вином. Уголек никогда не пил, но сегодня и он на прощание произнесет тост за успех предприятия. Древний отказался от бушлата и теперь носил старую рабочую одежду Сидруса.

— Только взгляни на себя — истый принц среди недолюдей, — хохотнул Сидрус.

Уголек ответил взмахом — этого жеста никто из них не понял.

— Ну, на посошок, — гаркнул Сидрус, наливая два стакана вина. Уголек покачал головой.

— Не для меня.

— Только разок.

— Нет.

— А я говорю — да, только разок, — он схватил стакан и сунул в руку Угольку.

Сидрус отступил и высоко поднял свой, улыбаясь энергично и без тепла.

— За другие места, — он осушил вино и просиял улыбкой Угольку, который перевернул стакан вверх дном и вылил его содержимое на пол.

— Я не могу.

— Да почему? — закричал Сидрус, и его новое лицо по-новому побагровело от гнева.

— Потому что не могу, а твои дороги — только твои.

— Гребаный труп, — кричал Сидрус, — пей, — и заново наполнил стакан, напирая на отступающую фигуру, замкнувшую рот здоровой розовой ладонью. Они боролись, но взяла сторона Сидруса, он повалил мешок с костями на земляной пол, придавив большим весом и расплескивая вино по грязи.

— Ты выпьешь за меня, — сказал он.

— Я не посмею ради тебя. Иначе я скажу правду.

Сидрус откинулся, позволяя Угольку отдышаться. На месте нового размышления сгустилась тишина. Сидрус наполнил стакан и уперся рукой за головой слуги. Приподнял его, как ребенка или больного друга, не отводя взгляда от тусклого блеска за глазами Уголька. Оба молчали. Он с силой прижал керамический край стакана к челюсти Былого, сколов один из родных зубов. Медленно отклонил голову назад, вливая в глотку рубиновую жидкость. Уголек закашлялся, подавился и отпал. Сидрус встал и наблюдал за ним.

— Тогда говори, — закричал он во всю взыгравшую мощь.

Уголек свернулся в сидячее положение и отер с губ вино и пыль.

— Ты вернешься, откуда пришел. Теперь в тебе сила двоих. Тебе следовало помочь мне уйти, но ты решил оставить меня. Хорошо же, я скажу тебе, что следующие твои поступки навек отринут тебя от твоего Бога и расколют тебя самого. Уйди ты сразу, ничего бы не случилось. Теперь уж поздно. Мне жаль тебя.

Лишившись дара речи, Сидрус поднялся с раскаленным добела жаром внутри.

— Как ты смеешь говорить мне это кощунство, — он отступил, не в силах поверить убожеству сказанного. — Жаль меня?

Уголек вскарабкался на ноги и последовал за ним, протягивая руки, чтобы ласково взять дрожащего человека за плечи. Затем улыбнулся, и из-за глаз просиял яркий золотой свет.

— Сделано, — сказал он.

Сидрус свирепо вырвался, попятился на три шага и схватил посох у двери. Размахнулся, описал великую дугу в комнате, ударившую в грудь Уголька. Тот, размахивая руками, повалился навзничь на пол. Сидрус высился над ним с оскалом, воздел посох, словно копье или свайный молот.