Чудеса и явления стали его хлебом с маслом. Наука о духе, иго небесных сил — обыденностью. Но вера всегда проходила мимо него. Он знал о ее опасностях и видел последствия, с размахом написанные кровью истории. Эти вечные вопросы он и обдумывал, прогуливаясь раньше по живописному карнизу над городом. Те же убеждения встали в мыслях и сейчас, но теперь им бросили вызов. Сомнение, принявшее облик исцеления, начало разъедать жесткие скрепы соображения, согласно которому, как он настаивал, все на свете вставало на свои разумные места. Можно допустить, что рано или поздно омертвелая рука сама собой обрела бы некую часть функций, и тому, что случилось это на глазах живых мумий с чердака, виной всего лишь совпадение. Но Шуман знал, что произошло на самом деле. Знал с уверенностью, в сравнении с которой любые разумные объяснения казались свечами под солнцем. Знал, что те странные существа каким-то образом коснулись его мозга изнутри и исправили поврежденную ткань. Раздули новое тление — из пепла, который все уже считали мертвым.

На следующем повороте глазам предстал Цигельхаузен. Шуман остановился и оперся на деревянную балюстраду, обегавшую внешний край тропинки. Поискал и нашел взглядом дом престарелых, укутавшийся в дороги, деревья и лоскуты нерастаявшего снега. Извлек бинокль из сумки и сфокусировал на дальности дома. Из труб рос дым, прямо и высоко в безветренном воздухе. Дом колебался от дыхания, так что Шуман тверже облокотился на холодный поручень. Пространство между линз заполнилось обособленной тишиной, что светится вокруг знакомых объектов, когда видишь их издали. Он настроил линзы, чтобы привнести в пространство холодного воздуха резкость подробностей. В это время дня, в это время года дом находился в тени низкой горы, так что солнце, все еще поднимаясь, частично скрывалось за ней. Одну половину красной черепицы залило светом, другая осталась в тени. Тень была белой. Растапливающие лучи еще не коснулись ночной изморози. Теневой профиль горы казался скрытным, пригревающее солнце отталкивало его прочь. Шуман так и видел движение, представил себе, как с кровли летят ледяной кристалл за кристаллом. Он знал, что прямо под этим процессом лежат они. Спят, тонут или плавают в собственной версии пустоты. Он знал, что вскоре будет сидеть подле них в ожидании, когда откроются глаза, и тогда все частицы льда на крыше уже пропадут и сменятся частицами солнца. Он вернул бинокль в сумку и вышел на изгиб тропинки, ведущий вниз.

Шуман стоял перед кабинетом Чапека с все еще румяными от свежего воздуха и нагрузки щеками. За приглушающей дверью слышался разговор, и перед тем, как наконец постучать, он постарался подслушать.

— Войдите, — отозвался Чапек, и Шуман робко ступил в кабинет. Директор беседовал с кем-то очень худым и низким. У гостя были очки с толстыми линзами и металлической оправой, отчетливый баварский акцент. Его представили как герра Химмельструпа. Злобно пожимая руку профессору, он прищелкнул каблуками.

— Герр Химмельструп — из новообразованного министерства внутренних дел. Мне пришлось рассказать ему о вашем участии в общении с гостями.

Гектор знал — Чапек слишком горд, чтобы признаваться этому министерскому крючкотвору, что участие академика было вынужденным. Что старик обвел его вокруг пальца и заставил подчиниться шантажом.

— Да, как уже говорил, я счел опыт профессора в этих материях бесценным для нашего дела. И оказался прав.

Шуман бросил на Чапека вопросительный взгляд.

— С нашей последней встречи кое-что произошло.

— Неужели? — бросил коротко Шуман.

Это не прошло незамеченным для Химмельструпа, чей скрытный язык тела и отсутствие выражения на лице показались водевильной реакцией на грубость Гектора. Старик мгновенно понял, что новоприбывший презирает его и считает ниже себя, бесполезным для их «дела».

— Вчера поздно вечером один из них заговорил, — Чапек вручил клочок бумаги.

Гектор развернул и прочел. Надпись гласила: «Вильгельм Блок».

— Это все?

Чапек кивнул в ответ на вопрос старика.

— Это записала одна из медсестер, только имя. Ничего больше.

— Имя что-то вам говорит? — спросил Химмельструп.

— Нет, ничего.

— У нас такие не проживают, — робко подал голос Чапек.

— Не ваш знакомый? Кажется, имя еврейское.

Шуман пронзил Химмельструпа взглядом и сперва яростно проигнорировал последнее замечание, затем парировал:

— Нет. Не мой знакомый. Мне оно кажется швабским.

Долгое время в комнате скрежетала тишина. Нарушил ее Чапек, когда потер ладони и сказал:

— Проведаем наших друзей наверху?

Гектор кивнул, но на выходе не мог устоять и не прищелкнуть каблуками. Неморгающие очки чиновника из министерства внутренних дел метали ему вслед череду бесстрастных, но сильных молний.

Все трое молча вошли в дормиторий и в уникальный запах уникальных обитателей, лежащих с закрытыми глазами. Трое посетителей подтянули стулья, чтобы сесть и наблюдать за спящими. Продлилось это с час, в последнюю четверть которого Химмельструп то и дело поглядывал на часы. В конце концов он поднялся и слегка поклонился перед уходом. Каблуками на сей раз не прищелкивал. Чапек подскочил и проводил его до двери. Несколько минут спустя вернулся, поднял стул и перенес ближе к Шуману.

— Тяжелый человек, — прошептал директор, — но он нам нужен. Мы же не хотим их лишиться, — он кивнул на койки. — Химмельструп мог бы их перевезти — может, даже в Берлин.

Гектор понял, что имеется в виду, и ответил одобрительным взглядом.

— Вот что он принес, я ничего тут не пойму — скажите вы, что думаете, — Чапек передал помятый белый конверт. — Внизу меня ждут другие дела. Вы остаетесь?

— Да, еще ненадолго.

Гектор был только рад избавиться от дураков. Он сидел и молча думал о яркой крыше над головой, свободной от снега. Взглянул на спящих — неподвижных, как статуи. Их присутствие чем-то успокаивало; таинственно утешающее ощущение тайны. Через некоторое время он вспомнил про конверт в руке и раскрыл его, взглянув на марку — из Эссенвальда. Африканской родины спящих.