— Как вы оба поживаете? — спросила Гертруда удивительно далеким голосом за растянутым шелком. На миг показалось, что это прямой вопрос об эротических сравнениях Сирены; затем она узнала вежливое безразличие.

— А, хорошо, очень хорошо, — ответила отсутствующе, вынимая вспомнившийся сосок из дважды вспомнившегося рта.

— Как Измаил?

— Кажется, счастлив и доволен, много читает и совсем недавно проявил интерес к саду, — на самом деле ей не хотелось говорить или даже думать о нем в такой близости к ребенку. Она понимала, что ее острый разум затупился всего лишь из-за эмоционального страха. Разве может младенец что-то понять? Но инстинкт возобладал, и чувствовалось, что основан он на желании защитить. Кого и от кого — уже более тревожный и нерешенный вопрос. Тогда она сменила направление и перехватила удила беседы.

— К тебе не обращался Антон Флейшер из гильдии?

— Нет, — ответила Гертруда без интереса.

— Он приходил ко мне. Спрашивал о Хоффмане.

Никакой перемены в звуках, но Сирена знала, что ее подруга за ширмой тотчас села навытяжку.

— Я его отослала прочь.

Молчание перешло в тишину.

— Он пытается найти лимбоя, чтобы поставить город на ноги.

Тихое шуршание и слабый лепет ребенка.

— Ко мне же приходил только потому, что я упомянута в дневнике или журнале доктора. Думаю, теперь вопрос улажен.

Гертруда медленно вышла из-за ширмы, очень плотно прижав к себе дитя. Лицо болезненно побледнело, спал румянец, так красивший ее в начале встречи.

— Как думаешь, в этом дневнике есть и мое имя? Он придет допрашивать и меня?

Сирена увидела страх, испортивший радость подруги, и почувствовала укол совести из-за своего мотива поднять такую тему.

— О тебе он не упоминал, дорогая моя. Спрашиваю я только на случай, если он ведет отдельное расследование. Уверена, будь это так, ты бы уже о нем услышала.

— Но случай с той гадкой тварью… — их глаза встретились, и на миг в комнате с ними вновь встал Любовничек — карликовый желтокожий выходец из антропофагов, питавшихся человеческой плотью, которого Хоффман и Маклиш поймали, спутав с Измаилом. Гертруда прижала ребенка еще крепче.

— Если ты о Хоффмане, то он был снобом. Думаю, с тем дельцем его связывает только его имя, — ответила Сирена горько, но с надеждой на чувство юмора подруги. — Не выпить ли нам чаю? — вдруг бодро предложила она.

— Э-э, да… я могу заварить.

Сирена смешалась.

— На данный момент я проживаю без слуг. Муттер болен, и мне нужно нанять служанку.

— О, дорогая моя, как же ты справляешься в одиночку?

— Ты знаешь, я не одна.

— Ах, они? — сказала Сирена. — Я говорила о человеческом обществе, а не о машинах.

Гертруда кивнула, пряча глаза.

После паузы обе сошлись во мнении, что ей нужна компаньонка — человеческая служанка, которая возглавит другие процессы дома. Та, кому можно доверять и кто поможет присмотреть за собой и за ребенком.

— Загвоздка в том, что тебе нужен человек, который не станет допытываться, задавать вопросы. В этом доме и нашей истории достаточно всего, что пробудит интерес постороннего.

Гертруда согласилась и закусила губу.

Вдруг на удивление ее подруга улыбнулась.

— Разве ты сама как-то раз не говорила, что у Муттера есть дочь?

Подруги, не откладывая, вместе составили письмо так, чтобы Муттер с семьей никак не могли отказать. Превозносили его за надежность, преданность, а превыше всего — молчание. Гертруда хотела польстить ему и преувеличить свою нужду. Сирена заметила, что в ее настоящем положении преувеличить нужду невозможно. Гертруда думала, главным затруднением может стать его старший сын. Всегда ожидается, что это старший сын заменит отца. Просьба о помощи по дому к его сестре может показаться щелчком по носу. Так что они оставили это невысказанным и только намекнули на общие дела; всем прочим же можно манипулировать на месте. Они надеялись навестить семью завтра же и принести с собой ребенка; в конце концов, из-за него они и затеяли просить о встрече.

Письмом они остались вполне довольны и отправили его с водителем Сирены, которому велели дождаться ответа.

Тот припарковался по адресу, написанному на конверте. В этой части города ему приходилось бывать нечасто, и он не намеревался оставлять автомобиль без присмотра в такой округе. Как и не собирался входить в скромное жилище. Уж лучше дожидаться в элегантном лимузине, чем в убогом окружении. Он постучал. Ответил высокий юнец. Водитель сообщил, что будет ждать ответа, и вручил конверт. Юнец взял его безобразными и отвратительными руками — их водитель принял за последствия какой-то гадкой кровосмесительной мутации. Быстро отступил от закрывшейся двери, яростно вытирая руки о темно-синюю ливрею.

Тадеуш внес письмо.

— Мам, — позвал он и сел за стол, уставившись на конверт, натянутый в длинных пальцах. Кругом собралась семья.

— Это от госпожи Тульп, — сказал он. — Наверно, надо кликнуть вниз отца.

Мету, дочь-подростка, отрядили наверх сковырнуть больного Муттера с постели и привести к столу. Она умела ладить с отцом, хоть никто не понимал, как ей это удается. В такую малость, как двенадцать лет жизни, она смогла ужать понимание и молчаливую уверенность большинства людей вдвое ее старше. Еще она иногда знала, что надо ловить вещи раньше, чем их бросали. Семья собралась за столом и дожидалась хозяина дома, чей хрип уже сползал по скрипучей деревянной лестнице. Он уселся, набросив поверх фланелевой пижамы и плотного шерстяного исподнего толстый клетчатый халат. У него жар, сообщил он, так что подле поставили кружку с водой. Муттер шмыгнул и бросил на недистиллированную жидкость неодобрительный взгляд. Затем показал на глиняный кувшин со своим обеденным пивом. Тадеуш тем временем прочистил горло и разорвал конверт. Аккуратно прочитал ровным обычным голосом.