Никто не говорил; весь мир задержал дыхание.

Вдруг река без предупреждения начала свое обратное действие, лодка подскочила, и капитан быстро вернулся в рубку, кричать за штурвалом. Двигатель взревел, и все похватались за что-нибудь твердое, когда начался массивный отлив. Снег вернулся к норме, а они продолжили последний этап пути. Когда они приблизились к Вестминстерскому мосту, угрюмо пробудился Биг Бен и отбил семь часов.

— Мы на месте, вояж окончен, — окликнул капитан, когда катер замедлился и скользнул к гребенке пирса. Темнота уже была всюду. Только снег давал моргающий свет вокруг тихого покачивающегося дока.

С большим облегчением Гектор обнаружил, что выход на сушу несущественный и простой. Первым сошел Николас. Они поблагодарили болтающегося капитана, которого не могли толком разглядеть, и махали с мягко перекатывающегося под ногами берега Ламбета. Когда катер исчез в снегу и отливе, они услышали:

— Доброй ночи, гои.

— Он не будет ждать? — спросил настороженно Гектор. — Я думал, здесь его стоянка.

— Нет, — медленно ответил Николас. — У Патриарха нет стоянок. Он вернется, когда будет готов.

Гектор бился над этим странным ответом, поднимаясь от края Темзы. Следующий его вопрос стерли слова Николаса:

— Прости, я не сказал, что сегодня мы должны остаться до рассвета. Это ночь подобия, и позже мы отдохнем во множественном.

Гектор пытался понять, сосредоточившись, как слушатель на ветру, чей собеседник только шепчет.

— Ты не видел там, на воде, не чувствовал, как задерживают дыхание частицы времени?

— Ты о неподвижности волн?

— Темза стала барометром. У жидкостей есть такое свойство. Ты знал, что океаны — это память мира? Но я отклоняюсь и теряю баллы. Сейчас ты видел, как река демонстрирует, что случится сегодня по всему городу. Теперь в игру вступает подобие, вытряхивает нормальность из текущего времени и ненадолго позволяет предыдущему уютно устроиться там же, где и раньше.

Гектор запутался. Они уходили от реки, Николас — с поднятым воротником, а старик — туго замотанный в толстый шарф. Нерешительный ветер взбивал снег во всех направлениях, только не вниз, а под ногами скрипела мерзлая жижа.

Николас продолжал.

— Вот почему мы пришли сегодня. Навестить старый дом, вспомнить во время подобия.

— Что за старый дом?

— Дом моего старика, — сказал Николас.

Они быстро продвигались вперед, пока Гектор вспоминал.

— А, Вильгельм Блок!

Николас остановился и уставился на дрожащего незнакомца.

— То есть Уильям Блейк.

— Тебе холодно, друг мой, — сказал Николас, — Не волнуйся, работа тебя согреет.

Они вошли на Геркулес-роуд и направились вдоль ее пустоты, пока не добрались до дома с табличкой на фасаде. Ниже нее рос плющ, падая каскадом и почти пряча входную дверь и нижнее окно. Их проемы выстригли, чтобы пропустить свет и людей, но недостаточно, чтобы высокий человек мог войти не пригибаясь. Снег испестрил ознобный путь парочки. Металлическую оградку с острым частоколом, окружавшую скромный передний садик, дополняла деревянная калитка сельского вида. В глубине дома виднелся единственный маленький огонек. Николас положил руку на сердце. Второй коснулся калитки и попробовал, как она движется. Склонил голову и сказал что-то густыми парами под нос. Затем поднял руку и провел ею над головой, описывая плоской ладонью круг.

— Все в порядке, ты в безопасности, — сказал он.

Гектор оглядывался смущенно и неуверенно. Николас оставил калитку в покое и прошел вдоль забора к боковой стене, где контур дома очерчивала узкая тропинка. В ее конце виднелась деревянная дверь, тоже охваченная плющом. Николас щелкнул щеколдой и вошел в облезлый сад. Здесь господствовали два близко посаженных дерева. Он остановился и протянул Гектору руку, и, словно дитя, старик без задней мысли потянулся сам к теплой ожидающей хватке. Они прошли по нежному снежку и встали под деревьями. Тепло от руки Николаса сменилось щекочущим пульсом, и Гектор вспомнил то же ощущение в присутствии Хинца и Кунца в Гейдельберге. То же ощущение, что исцелило его и обратило вспять годы и шрамы в мозгу.

— Здесь ты напишешь послание, — сказал Николас, обращая вторую руку к земле под деревьями.

— Как, что мне писать? — спросил Гектор, глядя на жухлую траву и гальку под снегом.

— Пальцами правой руки. Что писать, я объясню. На это уйдет вся ночь.

У Гектора был миллион вопросов, но ни один не нашел дороги до голоса, словно спрятавшегося и бесполезного. Взамен он опробовал землю носком ботинка. Грубая, неровная, как будто бы неспособная сохранить ничего, кроме грубой бороздящей царапины.

— Не знаю, возможно ли это, — сказал он Николасу, которого уже не было. Гектор огляделся и прошелся по саду. Дверь закрыта, а дом казался неподступным. Николас улетучился. На ужасное мгновение Гектор решил, что тот снова зарылся. Но землю ровно покрывал ковер нетронутого снега; его поверхность размеряли только их отпечатки ног. Тут голос Николаса раздался сверху:

— Пиши.

Он был на дереве — по крайней мере, его голос. Гектор поднял глаза. Бесцветная вытянутая тень двигалась под белыми листьями, которые не двигались, не тряслись, не роняли наледь.