В маленьком металлическом подсвечнике горела простая ночная свечка. С жестяного выступа на подсвечнике свисало колечко — крошечная рудиментарная люстра, — а на нем болтались грубо вырезанные ангелочки из плоского металла. Жар огня ловил лезвия на кольце и все кружил и кружил ангелочков. Их силуэты плясали и покачивались на стенах. Он снял бушлат и поставил рюкзак в ногах кровати.

Увидел на постели ее силуэт.

— Я так долго ждал, — сказал он.

Разделся и на цыпочках прошел к кровати, поднял простыню и скользнул к ней рядом. Рука протянулась к своему первому, хищному, аппетитному касанию. Постель была мокрой, и вовсе не утонченной гладкости кожи коснулись пальцы. Он в отвращении отскочил. Под рукой что-то шелохнулось в нечеловеческом движении. Он, переводя дыхание, сполз с кровати на пол. В конце концов шатко поднялся и наткнулся на столик, где горела свеча. Медленно вращающиеся тени перекосило, неуклюжие ангелочки ожесточенно зарезвились у стен. На столешнице находились маленький нож для хлеба, а также еда, бутылка вина и два бокала. Он схватил оружие и отдернул простыню, чтобы узнать, что за бестия там ползает. Оно проследило за ним из Ворра? Он чуть не закричал, врезавшись спиной в столик и отправляя тот вместе со всем на пол. Свет потух, и от скрученных простыней раздался отвратительный гортанный вопль, когда он похватал одежду и рюкзак и ринулся из комнаты, скверно свалившись на лестнице, скатившись кубарем и рассыпая впотьмах пожитки. Во рту стояла рвота. Он вцепился в свои вещи и выпал в уличную ночь, нагой и побитый. Нацепил рубашку и промокшие штаны и несся по улицам, желая света, желая, чтобы все это оказалось не более чем самым страшным кошмаром в его жизни.

На полпути его жестоко вывернуло наизнанку. Через двадцать минут он завалился в заднюю калитку и доплелся до прачечной, где зажег лампу. И он, и его одежда пропитались кровью. Он сдернул ее и с брезгливостью швырнул в печную топку. Та еще тлела после вечерней стирки. Он налил прохладной водицы и смыл с дрожащего тела всю кровь. Неужели этому не будет конца? Его мир всегда марала кровь; слава богу, хоть не его собственная. Внезапно одежда вспыхнула и напугала его. Он пришел в серьезный раздрай. В мыслях все еще корчилась омерзительно освежеванная и укороченная тварь, которую кто-то привязал к постели Шоле. Нужно было выпить. Измаил нашел полотенце, завернулся и прокрался в библиотеку. Зажег лампы и налил очень много виски. Снаружи снова полил дождь, и его барабанящее течение было успокаивающим и до странного очищающим. Измаил гадал, кто сыграл эту грязную шутку, чтобы их ужаснуть, и надеялся, что в процессе девушка не пострадала и не перепугалась слишком сильно. Возможно, это дело рук какого-то очередного слуги зла, чтобы нагнать на них страху. Вместе с Шоле он составит список всех тех, кто таил против них обиду, и благодаря своей новой власти отыщет виновника и всех остальных. Часы в гостиной пробили три, и он вспомнил о встрече с Квентином Талботом позже этим утром. Она может стать самой важной встречей в его жизни, и ему не улыбалось идти вымотанным. Он налил еще виски и ускользнул в одну из гостевых комнат. Сирена слышала его шаги и стук двери в спальню, и обрадовалась, что он не возвращается к ней.

Кому захочется проводить встречу, особенно столь важную, в такое богопротивное время дня? Если его пригласят вступить в директорат гильдии, переговоры стоит вести по меньшей мере за долгим обедом. Снова лило, и Сирена согласилась, что его лучше отвезти на машине. Он все еще не отошел от усталости и нервозности после беспокойной и окаянной ночи. Образы создания, привязанного к постели, и сокрушенного предвкушения преследовали с тошнотворной регулярностью. После встречи он отыщет Шоле и вдвоем они заявят об этой мерзости в полицию. Теперь к нему прислушаются и подчинятся. Автомобиль ожидал перед подъездом, и он снова посмотрелся в зеркало. Сирена стояла на лестнице, раздражающе не сводя с него глаз. Могла бы уж хотя бы пожелать удачи, думал он. Он перешел за шляпой к вешалке и застыл. На лакированной деревянной поверхности выложили двойное жемчужное ожерелье. Он ничего не сказал, оставил шляпу на крючке и поспешил к машине. Дождь шел непрерывно, и он хлопотливо гадал о том, что она знает. Чертовское же она выбрала время. Сейчас думать об этом было вредно, и он вытолкал мысли на задворки разума, где те расселись на пару с поджидающим похмельем.

Он прибыл вовремя, его ждали. Один из работников Талбота проводил через пышные, но удивительно пустые внешние конторы. Талбот лучился улыбкой в своем искусственном святилище. Здесь все было из дерева. Элегантно, просто и с необычным вкусом. Талбот предложил Измаилу сесть и попросил принести им кофе. Пока его не принесли и не разлили, они болтали о пустяках. Талбот снова благодарил за возглавление запланированной Флейшером экспедиции и за ее успешное завершение. Говорил об «ужасной цене, уплаченной в жизнях», и о том, что семьи погибших получат компенсацию. Это была скучная часть, и Измаилу не терпелось перейти к своему будущему в гильдии.

— А теперь расскажите о себе, Измаил.

Самая что ни на есть нежеланная смена направления.

— Я знаю, что вы большой друг госпожи Лор и семейства Тульпов, но не знаю ничего о вас или вашем происхождении. Прошу, сделайте милость.

В зажигании затерявшегося похмелья провернулся ключ, и в мозгу Измаила завелся глухой стук.

— Что ж, я… я… я чужак в этих краях.

Талбот неподдельно хохотнул.

— А кто из нас нет, — сказал он любезно. — Вы из Старого Света?

— Нет.

— Тогда откуда?

Измаил неловко поерзал.

— Так ли важна сейчас моя история?

— Нет, я не хотел досаждать. Я понимаю, многие в этих землях начали новые жизни, взяли новые личности. С моей стороны нет ни критики, ни осуждения. Мы с гильдией хотели бы знать о вас чуточку больше, прежде чем приступить к совместной работе.

Наконец-то, подумал Измаил.

— Антон мне рассказывал, что вы сражались в Великой войне и вознаграждены за доблесть.

Во рту словно раскинулась Сахара, а стук теперь переместился в зону неподготовленного мозга. Откуда ему было знать, что так выйдет? Он бы выдумал целую оболочку вымысла, если б догадался. Долбаный Флейшер, треплется как горничная. Приходилось думать на ходу, цепляться когтями за утерянные пяди земли.

— Я не люблю говорить или даже вспомнить то время. Я был очень молод, а мои ранения — достаточное напоминание.

— Верно, — сказал Талбот на первых стадиях пристыженного отступления. Измаил это заметил и надавил.

— Каждый день, когда я вижу это лицо, я возвращаюсь в окопы, к своим сослуживцам. Можете себе представить, каково это было для меня — снова сражаться за вас и гильдию?

Удалось. Талбот поддался и выпрямился.

— Прошу меня простить, мистер Уильямс, я не хотел вас огорчать. Похоже, я все усложняю более необходимого.

Измаил драматически отхлебнул кофе; полголовы колотило, зато он почуял победу. Отставил кружку и посмотрел здоровым глазом прямо на Талбота.

— Герр Талбот, извините меня за такую ранимость. Это не мое обычное состояние. Сказать по правде, я все еще изможден после времени в Ворре. Уверен, вам известно о последствиях затянутого пребывания в нем. И меня весьма опечалила участь Урса.

— Да-да, конечно, — сказал Талбот.

Тут Измаил припомнил еще перл — то, что совсем ускользнуло из памяти.