Саша подхватывает меня под бёдра — легко, будто я ничего не вешу, — и несёт в сторону реки, оставляя позади одежду, автомобиль и остатки здравого смысла.

Я зарываюсь носом в его шею. Вдыхаю. Запоминаю. Он — солёный, горячий, первобытный. И я решаю: у каждой хорошей девочки обязательно должен быть свой плохой мальчик — тот, кто испортит ей репутацию и сделает счастливой одновременно.

Кто раскроет в ней и светлое, и тёмное. Вселит уверенность — и подожжёт изнутри огонь. Сорвёт маску приличия и заставит забыть ориентиры, к которым она привыкла. Тот, кто сумеет пройти сквозь броню — и не отступит, пока не дотронется до самого сердца. Пусть даже ненадолго.

***

Вода оказывается по температуре, как чай, и я проплываю несколько метров вдоль берега, позволяя телу расслабиться. Но стоит выйти на сушу — сразу становится зябко.

Я надеваю мужскую футболку, а сверху свою рубашку.

В багажнике автомобиля обнаруживается плед, который мы стелим на траву.

Устинов облачается в шорты и садится, согнув ноги в коленях, и я устраиваюсь между ними, спиной прижимаясь к его груди.

Он обхватывает меня одной рукой, укутывая от ветра — надёжно и крепко, так что уезжать не хочется вовсе.

Я делаю пометку в голове: высохнуть — и домой. Высохнуть — и домой. Как бы ни хотелось поступить иначе.

Саша — горячий, как печка. Настоящий. Нужный. Живой.

И мне кажется: если оторвать его от себя — это будет как оставить ожог. А пока он рядом — его близость плавит меня до состояния тягучего сиропа. Боюсь, если я закрою глаза, то усну, уткнувшись в это тепло и забыв обо всём.

— Забавно, что всё началось с пары комментариев под новостью на канале, а закончилось тем, что я сижу в лесу в твоей футболке, — откидываю затылок Саше на плечо.

От него пахнет немного парфюмом, немного сигаретами, немного костром и потом. Я закрываю глаза, поворачиваю голову и прижимаюсь губами к его шее. Не знаю, что он чувствует, но пальцы на моём плече вдавливаются в кожу чуть сильнее.

— Я ответил, потому что разозлился. На работе уже начинались проблемы, и тут ты — со своей фразой про жадность... Она попала прямо в точку. Будто ты лично решила меня поджечь.

— Я вообще зашла туда просто посмотреть, как люди реагируют на резонанс. Хотела отследить градус — кто злится, кто сочувствует. А потом наткнулась на твой комментарий и вместо анализа полезла в перепалку.

Провожу носом по колючей щеке и медленно прикрываю веки. Саша показался мне тем, с кем спорить бесполезно — но почему-то очень хотелось. Первую неделю мы яростно переписывались, доказывая друг другу своё и не стесняясь в выражениях.

Может, это и был знак, что нам не стоило продолжать. Но мы оба упорно его игнорировали — чтобы дойти до того… до чего в итоге дошли.

— Даже не знаю, почему я тебя не заблокировал, — усмехается Устинов. — Казалось, ты делишь мир исключительно на чёрное и белое, а я терпеть не могу категоричность.

— Надо было оставить тебе в кафе томик Криминального кодекса. Там как раз про оттенки серого — в зависимости от умысла и квалификации.

— Если всё пойдёт плохо — принеси его вместе с передачкой.

Легонько толкнув Сашу под бок и пробормотав «Дурак», я поворачиваюсь к нему лицом.

На мою шею ложится мужская ладонь. Большой палец гладит скулу. Мы целуемся — мягко, плавно, с невесомым скольжением. Делая паузы, чтобы глотнуть воздуха.

— В университете нам говорили, что справедливости не бывает — бывает процессуальний порядок, — говорю путанно. — Справедливость слишком субъективна, Саш.

— И в чём тогда твоя справедливость?

Вопрос не в этом. Вопрос в том, почему на суде я допустила слабость. Или — силу. Смотря с какой стороны посмотреть.

— В том, чтобы иногда нарушить систему. Ради равновесия.

Устинов берёт мой рот аккуратно — пробует вкус, изучает. Его губы чуть сухие и обветренные, но язык — тёплый, настойчивый и влажный. И когда он касается моего — из груди вырывается короткий стон удовольствия.

— Мне пора домой… — тщетно мотаю головой. — Саш… Санечка… Мне правда пора…

Сердце вылетает, когда мы меняемся местами. Теперь я лежу на покрывале, перед глазами раскидывается ясное ночное небо, а Устинов нависает надо мной — близко до невозможности, почти вплотную, опираясь на локоть.

Живот отзывается спазмами, стоит ему тронуть его ладонью. Томительными спазмами — когда он задевает кожу под грудью и вдоль рёбер, опускаясь ниже.

В какой-то момент — между моими невнятными протестами и сбивчивыми вдохами — в голове зреет навязчивая мысль: сдёрнуть с себя всё, что мешает, сковывает и отделяет нас друг от друга. И эта мысль почему-то не кажется абсурдной. Наоборот — естественной и почти неизбежной.