Шрифт:
Министр иностранных дел тонко улыбнулся.
— Вы провели любопытный «кастинг», но так и не назвали того, кого бы хотели видеть на самом верху.
— Мирослава Милевского, — твердо сказал Густав. — Однозначно и только его. Есть в нем и здоровая сталинская закваска, и холодный ум… Всё есть.
— Очень, очень любопытно… — Громыко встал и прошелся, сложив руки за спиной. — Да, группа выходит цельная и сильная… — он резко развернулся. — Такой вопрос. Сколько у нас, по-вашему, времени, чтобы порешать проблемы и вывести Польшу из кризиса?
— Думаю… четыре-пять лет. С условием, что год-другой даст-таки сочетание жесткого противодействия антисоциалистическим структурам с преобразованиями в партии — и правильно рассчитанной идеологической кампании, скажем… «Об очищении партии и повороте ее лицом к рабочему классу»! Плюс два-три года, не менее, можно будет удерживать ситуацию, с учетом более спокойной обстановки в Европе и меньшей активности Ватикана в польской политике. Вот, как-то так.
— Спасибо, Густав, — сказал министр, снова выглядывая в окно. — Некий сумбур в моей голове уложился, хе-хе… Пойдемте, угощу вас настоящим белорусским борщом!
— Не откажусь, — гость встал и застегнул ладно скроенный пиджак. — Политика политикой, а обед — по расписанию!
Вторник, 28 ноября. День
Ленинград, Измайловский проспект
Мои незваные подружки — тягостная неопределенность и смутная тревога — покидали меня. Порой я еще чувствовал их присутствие, но то были фантомы — они таяли в сознании, не оставляя по себе даже легчайшей эмоциональной мути.
Верно говорят — человек ко всему привыкает… Ну, «Волхв» и «Волхв». Подумаешь… Не «Волк» же. И не «Вол».
Незаметно для меня самого всё в моей жизни стало налаживаться. И Тома на меня ласково посматривала. И Кузя бросает долгие задумчивые взгляды, не то прицениваясь, не то прицеливаясь.
У Софи учеба пошла, как у круглой отличницы — я на радостях торт купил в воскресенье, и мы хорошо посидели втроем. Я восседал в кресле, как на троне, а Мелкая притулилась сбоку, на мягком подлокотнике — жмется и лохматит мои волосы…
Хотя в последние дни даже девичьи красы или игра за команду КГБ не отвлекали меня от математических восторгов. А сегодня, в сотый, в тысячный раз пройдясь по решению Великой Теоремы Ферма, я запихал пухлую стопку распечаток в пакет, и отправил Гельфанду. Всё!
Теперь только сидеть, и ждать, что скажут светила, как оценят мой труд.
«Мой, главное…» — усмехнулся я.
Списывать, конечно, нехорошо, но ведь мне самому пришлось ломиться через те же доказательные дебри, что и целому коллективу известных математиков в будущем. И работа, отосланная в Москву, воспринималась, как моя собственная.
Я сжился, сроднился с нею! На этом блистающем фоне и второй мой заезд в Минобороны, и первые успехи с поисками субполимиального алгоритма блекли, словно выцветшие обои. Хотя, разумеется, я был страшно рад и страшно горд.
Даже простое знакомство с такими «военными» математиками, как Владимир Семенович Пугачёв или Дмитрий Александрович Вентцель уже, можно сказать, награда. А когда они, не чинясь, говорят с тобой, как с коллегой, хвалят твои работы, увлеченно спорят, и ты понимаешь их, а они тебя — вот, что приятно по-настоящему!
Дмитрий Александрович даже познакомил меня со своей женой, Еленой Сергеевной, тоже профессором математики. Интереснейшая женщина! Нет, не внешне. Просто оказалось, что Елена Вентцель, кроме монографий и учебников по теории вероятности, пишет еще и умную, живую, нестандартную прозу. Я, желая сделать ей комплимент, заявил, что это невозможно — успевать всё, да еще и за детьми следить! Смеется…
Деликатно зазвонил телефон. Я не вздрогнул. Я недовольно засопел и начал нервно заталкивать свои босые ступни в дрянные разъехавшиеся тапки. Шлеп-шлеп-шлеп…
— Алё?
— Здравствуй, Андрей, — голос Вудроффа звучал сдержанно. — Мы, кажется, говорили о сотрудничестве, и ты как будто согласился…
— Согласился, Фред, — усмехнулся я, представляя, как напряглись лейтенанты госбезопасности, записывая разговор. — Просто я не люблю, когда на меня наезжают.
— Наезжают? — затруднился Фред. — А, уличный сленг! Андрей, прости, был неправ, — легко, мимоходом извинился он, и взял деловитый тон: — Тогда… Устные договоренности с нашей сотрудницей в силе? Условное место — то же?
— Да.
— Когда ждать?
— Второго декабря, в два часа.
— Андрей, мы больше не будем звонить. Наш человек встретится с тобой… через сутки после акции.
— Хорошо, — обронил я, но трубка уже не слышала меня, она отрывисто и торопливо слала короткие гудки.
Глава 7
Суббота, 2 декабря. День
Ленинград, проспект Огородникова
Сизые пухлые тучи, набухшие снегом, или рваные, как зыбкая белёсая кисея, неслись по небу, гонимые калёным арктическим ветром. Широкое окно то разгоралось, урывая солнечные лучи, то вновь погружало райкомовский кабинет в унылый сумрак.