«Ладно… — мой вздох остался неуслышанным. — Спишем на шуточки переходного возраста…»

За порогом «нехорошей квартиры» чувствовалось, что жилплощадь необитаема — может, и вовсе со времен НКВД. Лишь скорбными россыпями чернеют мушиные трупики на подоконниках, да колышется пыльная паутина, заткавшая лепных амурчиков-грязнуль.

Жильем не тянуло совершенно — пахло отсыревшей штукатуркой и спертым, застоявшимся воздухом, а в пустых комнатах гуляло эхо.

Куратор завел меня в просторную залу. Сюда через два полукруглых окна проникал тусклый серый дневной свет, процеженный облачностью, а с высокого потолка свисала роскошная люстра, сиявшая куда щедрее солнца.

Перед массивным трюмо, отливавшим большим овальным зеркалом, забранным в резное кружево рамы, сидела молодая девушка, стриженная «под мальчика», с простым и симпатичным лицом, мелованным белилами, как у гейши.

«Вот тебе и курсант… — недовольно подумал я. — Курсантка!»

Меня будет играть девчонка? Это мелкое обстоятельство почему-то сильно задевало мою чувствительную натуру. Проклятый возраст…

— Здравия желаю, товарищ подполковник! — девушка звонко приветствовала Минцева, и даже напряглась, вставая, но пожилой гример в накрахмаленном и выглаженном халате, с шикарной гривой седых волос, усадил ее обратно.

— Я же сказал: лицом не двигать! — гневливо воскликнул он.

А мои губы растянулись в довольной ухмылке — наконец-то я узнал, в каком звании «товарищ куратор»!

— Сиди, сиди, Лидочка… — успокаивающе заворковал Георгий Викторович. Принеся и выставив гнутый венский стул, он обратился к гримеру, чуток подлащиваясь: — Сюда, Эммануил Генрихович?

— Левее, — придирчиво глянул тот. — Иначе — тень.

— Понятно… Садись, Андрей.

Я присел, сойдясь взглядами с Лидой.

«Глаза — почти мои, — мелькнуло в голове. — И цвет, и разрез… Только волосы черные».

Словно услышав мысли, Эммануил Генрихович напялил на курсантку светлый паричок, умело скрывая темные пряди.

— Молодой человек, — властно пропел он, — посмотрите на меня… Ага… Благодарю.

Несколько пассов, пара мимолетных касаний — и сходство девчонки со мной разом возвелось в степень.

— Материал сыроват… — гример критически осмотрел Лиду. — Но годится. Дистанция — метров двадцать, не ближе.

— А ближе и не надо, — покивал Минцев удоволенно.

Мучали бедную курсантку больше часа — объемный грим. Выщипали брови, округлили щеки при помощи тампонов, изменили идеальную форму носика пластмассовыми вставками…

А главное — «слепили» те самые уши, один в один с моими лопушками. Эммануил Генрихович долго колдовал с накладками из пенолатекса, и вот — я смотрю на Лиду, как в зеркало.

Девичьи губы дрогнули, но курсантка дисциплинированно сдержала улыбку.

— Так… — подполковник глянул на часы. — У нас еще минут двадцать… Андрей, походи по комнате, как ты обычно двигаешься на улице! Лида!

Девушка серьезно кивнула. Я принялся ходить, как тот мудрец перед Зеноном, а курсантка следила за мной, как за маятником, водя глазами и запоминая движения. Потом стала копировать мою походку. Так мы и провели четверть часа — маршируя по рассохшемуся паркету.

— Время! — прервал наше хождение Минцев, и учтиво подал Лиде куртку, точно такую же, как у меня.

Они вышли первыми. Я видел в окне, как подполковник усадил девушку на заднее сиденье, и «Москвич», уминая колесами ночную порошу, выехал со двора. На задание.

— Не волнуйтесь, Андрей, — негромко молвил Эммануил Генрихович. — Лида — девушка тренированная, да и опасности нет…

— Вот именно, что нет, — забрюзжал я в миноре.

Гример понятливо улыбнулся, снимая с вешалки стильное кашемировое пальто. Подхватив трость из эбенового дерева, он звякнул ключами.

— Пойдемте, наш выход.

* * *

До дому меня подбросил Эммануил Генрихович, на своих рыжих «Жигулях» — незачем агенту под оперативным псевдонимом «Волхв» светиться, пока его двойник на задании.

Слушая тишину родной, «хорошей» квартиры, я порадовался, что родители резвятся на катке. Пускай еще покатаются, вдоволь нарежут кругов, «троек» и заходов на тулуп. Как раз дождутся того момента, когда выражение унылого каприза сойдет с лица их дитяти…

А у меня даже аппетит пропал. Я глубокомысленно воззрился на янтарно-багряный борщ, что теплился в недрах кастрюли, да с разморенными фасолинами, путавшимися в капустных извивах — и опустил крышку. Послонялся по затихшим комнатам, но ничего такого, что требовало моего непременного участия, не обнаруживалось.

«Домашка» сделана еще в субботу — с этим ритуальным действом я справлялся минут за пятнадцать. Модный батничек — мой «деньрожденный» подарок Ясе — пошит и упакован…

Телефон зазвонил негромко, без особой настойчивости, как будто даже с ленцой.

— Алё?

— Всё в порядке, Андрей, — провод донес бодрый, чуть насмешливый голос Минцева. — Вышла из метро, положила кирпич — и спустилась в метро. Фотографировали, скорей всего, из такси, а до него метров тридцать, так что… Будь спокоен.