Жить! Жить! Жить!

— Так и быть, живи, коза драная, — продолжила Креуса, словно услышав ее мысли. — Будешь служить мне. И даже с мужем моим будешь спать, пока я дитя ношу. Пусть господин позабавится недолго. Он все равно дома месяцами не бывает. Но потом ты сама сделаешь так, чтобы он остыл к тебе. Сможешь?

— Смогу, — уверенно ответила Феано. — То дело нехитрое. Капризами его изведу, или еще как. В постели, как колода лежать буду. Только знак дайте когда.

— Молодец, — Креуса потрепала по щеке. — Начинает в голове проясняться. Тебе служанка моя принесет губку и масло белой акации. Расскажет, как пользоваться ими. Если правильно все сделаешь, детей у тебя не будет(2).

— Да разве можно так? — изумилась Феано.

— Можно, — кивнула Креуса. — Мне египтянка Нефрет рассказала. Там знатные дамы не желают своим мужьям по десятку детей рожать. Хотят жизнью наслаждаться.

— Все по вашему слову сделаю, госпожа, — торопливо ответила Феано, которая уже уверилась, что сегодня останется в живых. — Я все поняла!

— Нет, — медленно покачала головой Креуса, и огромные серьги, оттягивающие своей тяжестью ее уши, весело звякнули. — Ты поняла далеко не все. Ты должна будешь уехать отсюда. Я сама устрою твою судьбу. Ты будешь жить богато, но господина моего больше никогда не увидишь. Мне твою морду постылую дольше необходимого зрить не хочется.

— Согласна, — с готовностью закивала Феано. — Как скажете, госпожа! Если богато жить буду, то я на все готова.

— А чтобы ты поняла все до конца, — Креуса ласково погладила ее по голове, — я тебе еще одну забавную историю про свою матушку расскажу. У моей матушки много таких историй, и все до одной забавные. Так вот, однажды во дворец девку с Крита привезли. Вот прямо как ты, красоты неописуемой, да еще и умницу, каких мало. И начала она моего отца к рукам прибирать. Понемногу, по чуть-чуть. Тут откусит, там отщипнет… А потом взяла, дура, и сына ему родила…

— И что с ней случилось? — с замиранием сердца спросила Феано.

— Угорела, — скучным, бесцветным голосом, ответила ей Креуса. — Холодно было, жаровня тлела, а она покои свои не проветривала, наверное. Заснула и не проснулась. И она, и сын ее. Эй вы! — она крикнула на лувийском наречии слугам, которые равнодушно стояли рядом, ожидая указаний. — Верните ей одежду. Неприлично царской родственнице голой по улице идти. Тенис, позови носильщиков. Пусть домой меня отнесут. Устала я, спать хочу.

Феано сидела на вершине маяка и рыдала, размазывая слезы по лицу. Ее колотило от пережитого ужаса, от стыда и от злости на саму себя. Вот ведь как ткачиха в одно касание ее уделала. Одно слово — урожденная царевна. Их этому с детства учат.

— Ну, да ничего, — утерла злые слезы Феано. — Я тоже этой науке научусь. Ты ведь, отродье аидово, на самом деле меня убивать не собиралась. Никто бы не поверил, что я случайно погибла. Где вы видели, чтобы голые бабы по маякам бегали?

Феано надела хитон, завязала пояс и красиво распределила складки на талии. Она пошла вниз по лестнице, которая винтом спускалась к морю, но тут же села на ступень. Она не смогла идти и снова зарыдала в голос, всхлипывая и дрожа, как лист. Недолгий прилив сил покинул девушку, и ноги отказывались нести ее дальше. Они просто подломились под ней, как сухие веточки под порывом урагана. Феано склонилась, чувствуя, как к горлу подступает тугой ком. Ее вывернуло наизнанку, а потом еще, и еще, пока в животе не осталась только тянущая боль, а во рту — дикая горечь. Она упрямо поднялась и пошла, держась за стену и покачиваясь. Она умоется на берегу и прополощет рот. Никто не должен видеть ее такой. Она все же родственница самого царя.

* * *

Тело забитого камнями Паламеда еще не успело остыть, как дозорные закричали во весь голос, увидев движение у троянских ворот. Оттуда снова выдвигались колонны копьеносцев и лучников, которые дождутся колесничих, а потом пойдут к лагерю или к кораблям. Так случалось множество раз, и троянцы уже сожгли немало судов, доходя порой до самых стен лагеря.

— Вылазка! Опять! — сплюнул Одиссей, который хотел вознаградить себя за удачный денек кувшином вина. У него еще оставалось немного, а тут повод такой. Царь Итаки был собой весьма доволен.

— Странно! — протянул стоявший рядом Патрокл, который не мог пропустить редкостного зрелища. Когда еще басилея ахейцев камнями побьют. А многие из мирмидонян, изнывающих от скуки, приняли в избиении самое горячее участие.

— Получается, Эней и Приам друг с другом порознь, — уверенно сказал Одиссей. — Иначе глупость какая-то происходит. К чему бы троянцам опять на нас лезть. Сидели бы за стеной и ждали, чем закончится все.

— Точно, — кивнул Патрокл.

— А вы так и будете в лагере торчать? — пристально посмотрел на него Одиссей. — Или обабились вконец? Твой хозяин обиду держит, но ты-то вроде не трус, Патрокл. Не стыдно тебе смотреть, как твои братья умирают?

— Он не хозяин мне, — недобро взглянул на него Патрокл, сдвинув густые черные брови. — И я не трус, и никогда им не был. Ты это сам знаешь.

— Тогда докажи! — небрежно бросил Одиссей и, посвистывая, пошел к своим кораблям. Он бурчал себе под нос. — Ну, если этот сегодня на битву не выйдет, то я не сын Лаэрта, пахаря моря. Людишки — они ведь словно кифара. Играй что хочешь. Главное, уметь. Так мне отец покойный говорил.

Сегодня ахейцам пришлось туго. Патрокл смотрел на битву со стены лагеря, и его сердце разрывалось от стыда. Троянцы теснят их, и теснят сильно. Вот принесли в лагерь Одиссея, раненого копьем. Вот пригнали колесницу Агамемнона, откуда тот сошел, баюкая рассеченную руку. И даже неистовый Диомед сегодня не избегнул троянской бронзы. Притащили в лагерь и его. Ахейцев вел Менелай, который едва оправился от своей раны, но рубился в первых рядах. Вот жарким костром вспыхнул какой-то корабль, потом другой, потом третий… Троянцы упорно делали все, чтобы ни один из них не ушел отсюда.