Дома мы застали многолюдную и шумную компанию. Оказывается, нас дожидались чуть не все афганские офицеры — пришли попрощаться, повидать, поговорить… Дожидалась нас и радостная новость: представительство России в Бухаре сообщило, что на днях наши войска овладели Талом — одним из сильнейших опорных пунктов англичан.

В Тале я не бывал, но мне рассказывали, что как раз там-то англичане и концентрируют свои основные силы. Генерал сипахсалар считал, что из Тала они одним броском рванутся на Гардез, а овладев им, пойдут на Кабул. Так не счастье ли, что этот план рухнул?! Сейчас противник оказался в тяжелом положении, потому что захват Тала давал возможность нашим войскам через долину реки Инд проникнуть в глубь Индии.

Я был под сильным впечатлением этой вести. В памяти вихрем пронеслись воспоминания о скитаниях по индийской земле, о разных встречах, добрых и недобрых… Но самым ярким и радостным было воспоминание о неповторимом параде в Гардезе — параде ополченцев из разных племен и родов.

О том, что англичане пошли в открытое, широкое наступление на наши войска, то есть что война началась, мы услышали, когда приближались к Мазари-Шарифу. С тех пор гром пушек часто отдавался в моих ушах, и, хотя война была далеко, на границе Афганистана и Индии, я ощущал ее горячее дыхание, казалось, я сам испытывал все опасности, все тяготы боев, кровопролитий и, представляя себе, что происходит сейчас на линии фронта, не мог справиться с дыханием, не мог замедлить гулкое и беспорядочное биение сердца. Враг был силен, хитер и беспощаден, и сознание этого держало меня в постоянном напряжении. Я боялся представить себе, какой размах примет это жестокое столкновение.

И вот ему настал конец! Враг повержен, изгнан из Тала, и чувство облегчения и гордости захлестнуло меня.

Заслышав подъехавшую машину, я выбежал на улицу, чтобы встретить господина посла. Но это оказался Фархуддин. Новость накатывала на новость: Фархуддин сообщил, что завтра едет вместе с нами. Видимо, он оказался одним из тех, кого эмир намерен был направить в Ташкент по согласованию с Туркестанской республикой.

Саид Алим-хан делал это против своей воли, об этом легко было судить по его реакции на любое упоминание нашим послом большевиков, тем более доброжелательное упоминание о них и об отношениях с ними. В эти моменты лицо эмира становилось жестким, влажные губы начинали кривиться и подрагивать. Он и не пытался замаскировать свою ненависть к большевикам и то и дело прибегал к едким пословицам вроде «Гусь свинье — не товарищ», «Пожалел волк кобылу…» и прочее в этом роде. И вот после всего этого он посылает своих людей в Ташкент! Стало быть, есть обстоятельства, которые сильнее его!

— Пытается пустить пыль в глаза большевикам, — едко заметил об эмире Фархуддин, глянул на часы, потом извлек из кармана новенькой гимнастерки какую-то бумажку и протянул Мухсину. — Гляди, вот такие же точно были расклеены по всему городу, даже на стенах Арка. Говорят, эмир приказал не позже завтрашнего утра найти виновных. На ноги поднята не только вся полиция, но и армия, по городу идут повальные обыски.

Мухсин прочитал бумагу и протянул мне. Я увидел набранные крупным четким шрифтом строки:

Я говорю: падут ночные тени

И захлебнется мир в крови гонений,

Тогда эмиры, и муллы, и шейхи

Потонут в мутном море преступлений.

Я говорю: тогда падут короны,

Обрушатся дворцовые ступени!

Я говорю: пусть разлетятся троны —

И рухнет хан пред нами на колени!

Дождавшись, когда я кончу читать, Мухсин объяснил:

— Это написал Садриддин Айни, я говорил вам о нем. В прошлом году эмир замучил его младшего брата — Хаджи Сираджиддина, и Садриддин посвятил стихотворение покойному брату. А сейчас эти строки переходят из уст в уста, из рук в руки. — И, обведя нас одухотворенным взглядом, Мухсин с чувством повторил последнюю строку:

И рухнет хан пред нами на колени!..

4

Спать я лег очень поздно, но проснулся чуть свет — еще кричали где-то вдали петухи и ревел осел. Послышался кашель старого повара, — стало быть, и он проснулся; донеслись голоса домашней прислуги.

Пока я брился и мылся, окончательно наступило утро, и до меня донесся голос муэдзина, призывающего к намазу:

— Аллахи акбер! Аллахи акбер!..

До нашего отъезда оставались считанные часы — миссия в Бухаре завершилась. Чем? Собственно говоря, ничем, потому что встречи с Саидом Алим-ханом оказались почти безрезультатными. Вчера вечером господин посол около трех часов провел у бухарского эмира; о чем только они не говорили, но по главным, самым существенным вопросам так и не сумели добиться единства мнений. Вернувшись от него поздно вечером, Мухаммед Вали-хан сказал нам:

— Он похож на плохого капитана судна, идущего ко дну: растерян, сам не знает, что делать. И если бы не надежда на англичан, думаю, он просто-напросто бежал бы со своего капитанского мостика.

После завтрака к нам явился мирахур[51] с подарками от эмира. Он набросил на наши плечи халаты с шитыми золотом воротниками. А халат из темного бархата, украшенный драгоценными камнями, вчера вечером эмир Саид Алим-хан собственноручно преподнес господину послу.

Мы попросили мирахура передать его величеству слова глубокой признательности.