Посол осекся. Слова, какими метко бичевались эмир и его окружение, остались непрочитанными. Я понял, что, видимо, Мухаммед Вали-хан просто-напросто сжалился над эмиром и решил больше не бить по его нервам.

Но эмир вдруг вскинулся:

— Чего же вы? Читайте! Это даже любопытно послушать!

Иронический тон сказал больше, чем могли бы сказать слова: «Эта белиберда ничуть меня не задевает, можете читать, а могли бы и не читать — результат один!» И посол, конечно, понял эмира.

— Да нет, не стану отнимать у вашего величества время, у вас и без того хватает забот, — сказал он. — Разве что всего одно место еще процитирую, да и то лишь в интересах взаимопонимания. — Его ирония была едва ли не более откровенной, чем ирония эмира. — Итак… «Если Бухару имеется в виду присоединить к Туркестану как одну из областей, то, казалось бы, нет никакой необходимости выселять бухарско-подданных евреев из края…»

Дрожащими от возмущения пальцами эмир оглаживал бороду, нервно теребил ее, видимо не чувствуя боли. Горько усмехнувшись, он чуть не с издевкой повторил запомнившиеся слова:

— «Если Бухару имеется в виду присоединить к Туркестану…» Вот даже как! — Он уже не скрывал своей неприязни к послу. — Неужели именно так и сказано в письме генерал-губернатора белому царю?

— Не в письме — в отчете, — уточнил посол и, словно сочувствуя эмиру, тяжело вздохнул. — Однако в другом месте говорится, что торопиться с присоединением Бухары к Туркестану не следует, пока что рекомендуется лишь требовать от эмира проведения необходимых реформ. — Посол вложил отчет в конверт, конверт — в папку и заговорил уже от себя: — Нас удивляет, что чиновники белого царя и английские политики на Востоке делают, в сущности, одно и то же, и, видимо, те и другие считают истинных правителей страны — эмиров, ханов — всего лишь пешками в сложной игре.

Саид Алим-хан снова вспыхнул и покрылся потом, багрянец щек пробился даже сквозь бороду. Кажется, именно эти последние слова более всего возмутили эмира, и, как ни старался он это скрыть, усилия оставались тщетными. Да и посол, впрочем, был не многим спокойнее. Как я понял, рассуждения о пешках в сложной игре и его возмутили, ударили по самолюбию, хотя отчет этот он однажды уже читал.

Некоторое время все молчали. Потом Мухаммед Вали-хан взял в руки папку с отчетом и протянул ее эмиру со словами:

— Здесь, в этом документе, сказано немало. Быть может, ваше величество найдет время и просмотрит его на свободе, не торопясь?

Эмир нехотя взял папку и положил ее на инкрустированный серебром круглый столик.

3

Пришло время двигаться дальше. Господин посол сказал нам, что утром мы выедем в Новую Бухару, в Каган, а сегодня вечером ему еще предстоит разговор с Саидом Алим-ханом, — видимо, дневная встреча эмира не удовлетворила. Однако на вечер был приглашен один лишь Мухаммед Вали-хан.

Что ж, тем лучше! Мы тем временем еще раз навестим Мухсина, попрощаемся с ним. Кто знает, когда доведется вновь увидеться!

Однако посол не сразу разрешил нам отлучиться. Он сказал, что лучше бы мы пригласили Мухсина к себе. Мало ли что может случиться в этот последний вечер!

Мы заверили господина посла, что будем очень осторожны, и он в конце концов согласился.

Конечно, можно было бы позвать Мухсина. Но это все же не то. Хотелось посидеть с ним в домашней обстановке, поговорить, просто-напросто повеселиться. Мы же столько времени не виделись! Кстати сказать, бухарский эмир настоятельно просил хотя бы до конца года оставить афганских офицеров в Бухаре. И эмир Аманулла-хан, скорее всего, удовлетворит эту просьбу, чтобы не конфликтовать, по крайней мере, по незначительным поводам.

Перед закатом сам миршаб, начальник полиции, прибыл за послом и препроводил его к эмиру со всеми приличествующими случаю почестями. Мы тут же скинули с себя военную форму, оделись полегче и уже направились к предоставленному в наше распоряжение «мерседесу», как вдруг откуда ни возьмись вынырнул Мухсин. Вид у него был растерянный, в обычно спокойных глазах застыла тревога. Одним лишь кивком головы он отозвал нас в сторону и упавшим голосом сказал:

— Мне нужна ваша помощь…

— Взорвать дворец эмира? Это мы мигом! — попытался успокоить друга Ахмед.

— Нет, брось ты, Ахмед, не до смеха… Надо вырвать из кровавых лап этого мерзавца одну бедную женщину.

Я поглядел на Мухсина с недоумением. О какой еще женщине он говорит?

Мухсин поспешил объяснить:

— Эмир приказал заточить в тюрьму и мать Рахимы, Максуду-ханум, но мы успели ее спрятать… Поднята на ноги вся полиция, и если мы не сумеем найти более надежное убежище, не избежать Максуде-ханум беды. А она ведь так больна!

— Ничего не понимаю, — встревожился Ахмед. — Какая Рахима? Какая Максуда-ханум? — Он посмотрел на меня. — Ты же мне ничего не рассказывал!

— Максуда-ханум — жена моего близкого друга, который сидит в зиндане. Сейчас некогда все рассказывать. Рахима — ее дочь. Пока что мы отвезли мать к одному именитому купцу, его сын — мой знакомый, очень хороший парень. Но купец так боится эмира, что велел сыну этой же ночью убрать Максуду-ханум куда угодно, иначе он сам заявит о ней в полицию… В общем, я думаю, мы должны туда поехать на вашей машине, остальное решим на месте.

— Но что мы можем решить? — взволнованный всей этой историей и состоянием друга, спросил я. — Если ее ищет полиция, а сам хозяин дома способен донести… Не представляю себе! Ну, допустим даже, что мы сумеем вывести ее из дома и посадить в машину. А если машину остановят?