Красивый мальчик лет двенадцати робко приблизился к эмиру, приложил левую руку к груди, отвесил поклон и протянул кальян. Эмир глянул на него испепеляюще, будто именно он, этот смуглый мальчик, был причиной его раздражения. Мальчик испуганно отпрянул и задом попятился к двери.

Кушбеги тяжело вдохнул и наконец сказал как о большом личном горе:

— О аллах! Не зря в народе говорят: пришла беда — отворяй ворота! Наши единоверцы — мусульмане сбились с пути истины, ничем иным невозможно объяснить такое письмо. Неужто вы его одобряете? — обратился он к послу.

— Конечно! — быстро ответил посол. — Его текст был с нами согласован. Да и вообще мы считаем своим священным долгом во всем поддерживать его величество эмира Амануллу-хана.

Последние слова Мухаммед Вали-хан оттенил такой убежденностью и непререкаемостью, что мне даже показалось, будто он хочет немного позлить кушбеги. А эмир, затянувшись и выпустив очередное облачко дыма, посмотрел на своего верноподданного, и во взгляде его можно было прочитать: «Ну что, получил?» И кушбеги весь сжался под этим взглядом.

Эмир снова запыхтел кальяном, потом заговорил, обращаясь словно к самому себе:

— Посидел бы Аманулла-хан хоть месяц, нет, хоть один бы день посидел на этом троне! Вот тогда нам было бы легче понять друг друга… — Нижняя челюсть эмира чуть отвисла и подрагивала. — Большевики — черная сила нашего времени! Не они ли повергли мир во прах, не они ли потрясли все устои?!

Я глядел на бухарского эмира, а видел своего дядю. И не мудрено. Вот так же и он обвинял большевиков во всех земных неурядицах, будто до большевиков в мире царили тишь, гладь да божья благодать. И вдруг каким-то внутренним слухом, слухом памяти я услышал спокойный, исполненный убежденности голос его величества Амануллы-хана: «… сколько раз в Афганистане вспыхивали бури… Сколько раз государственный корабль оказывался выброшенным на берег, а трон — разрушенным. Так что же, и в этом были повинны большевики?..»

Я ждал, что Мухаммед Вали-хан ответит бухарскому эмиру примерно так, как в тот день эмир Аманулла ответил моему дяде, но нет он заговорил совсем в иной тональности:

— До сих пор, по крайней мере, мы не видали от большевиков ничего худого…

— Вот я и говорю — посидел бы ваш эмир в этом кресле! — горячо возразил Саид Алим-хан. — Именно в этом! — И он постучал кулаком по подлокотнику. — Большевики занесли над нами меч! В их руках Каган, Чарджоу, Термез… Теперь они угрожают Бухаре, да-да, это именно так! Еще в прошлом году они явились из Ташкента с артиллерией, но аллах помог — мы сумели загасить занимающееся пламя. И мне пришлось подписать позорный договор! Вы знаете, чего от меня требуют большевики? Чтобы я не взваливал на плечи простого народа военные расходы! А где, интересно, мне брать деньги, если на армию ежедневно уходит более миллиона рублей?! И вообще какое дело большевикам до моих подданных? Кто хозяин этой страны — они или я?

Мне казалось, что всякий раз при упоминании слова «большевики» вены на лбу эмира надувались так, что должны были лопнуть. Он просто исходил желчью, и я уже подумывал о том, что в такой атмосфере вряд ли удастся о чем-то договориться. А ведь мы прибыли со специальной миссией — во что бы то ни стало добиться взаимопонимания!

Эмир утер шелковым платком потный лоб и продолжал, уже не пытаясь хоть сколько-то скрыть свое раздражение:

— В Ташкенте проходит съезд бухарских большевиков. Эти распоясавшиеся бунтовщики разглагольствуют о том, что пора, мол, сбросить с престола убийцу эмира и установить в Бухаре республику, какая существует в Туркестане. — Он широко развел руками и покачал головой. — Вот до чего договорились! Будто я — убийца и превратил страну в тюрьму и мой народ плачет кровавыми слезами… О аллах! — он горестно вздохнул, а кушбеги сочувственно покачал головой. — Но даже пастух и тот не обходится без палки! Народ… Сборище безмозглых тварей! Как вразумить их без палки, как призвать к порядку?..

Кровь застучала-в моих висках. «Сборище безмозглых тварей…» Он приравнивает народ к стаду! Но кто отнял у простого человека разум? Кто довел его до состояния безропотного животного? И что ты, эмир, сделал для народа, чтобы иметь право говорить, будто твои благодеяния не ценятся? Что посеешь, то и пожнешь! Ты посеял зло — злом тебе и отплатят! Злом, а не благодарностью, которой ты ждешь…

И неожиданно для самого себя я вспомнил строки из Алишера Навои:

Какое в землю бросил ты зерно,

Такое ею будет взращено.

А если так, то в бренной жизни сей

Лишь семена добра и правды сей.

Коль сеял зло — себя не утешай:

Злом отзовется страшный урожай!

Видимо, эмир понял, что потерял самообладание. Он перевел дух, заметно снизил тон и постарался говорить спокойно:

— Что ни говорите, Афганистан отстоит от России несколько дальше. А Бухара лежит как бы посредине. Был бы Афганистан ближе, до Кабула не мог бы не докатиться разрушительный большевистский ураган. И тогда там, у вас, тоже разразилась бы буря.

— Мы не раз переживали бури, — тихим, но твердым голосом сказал посол. — Англичане трижды на протяжении одного века переворачивали страну с ног на голову, жгли на своем пути все без разбора. Миллионы жизней на их совести! — Эмир смотрел на посла из-под насупленных бровей, но не прерывал. — И не англичане ли посеяли вражду между Бухарой и Россией? — Эмир шевельнул губами, будто собирался что-то вставить, но раздумал. — Враг, говорят, бывает трех видов, — продолжал Мухаммед Вали-хан. — Просто враг, друг врага и враг друга. Это мудрое изречение. И, возможно, что большевиков серьезно беспокоит дружба Бухары с Великобританией. Это легко допустить…