У меня просто дыхание перехватило от ярости. Этот надменный тон, это милостивое разрешение — «пожалуйста, идите»… Сколько раз по ту сторону границы я едва не проглатывал собственный язык, не имея права сказать то, что рвалось из души! Но здесь, дома… Неужели и под родной крышей я должен извиваться, хитрить, приспосабливаться?..

Гость не молчал.

— Напрасны ваши сомнения, — сказал он. — Пора бы понять: во всем повинен эмир! Если бы он не оказался в большевистских сетях, не пришлось бы и вам скитаться по ту сторону границы, и мне скрываться под чужим небом. Он, он один повинен во всем! — повторил Фрезер и несколько раз кряду дернул носом. — Сегодня человечеству грозит единственная опасность — большевизм. Его нужно вырвать с корнем, потому что более коварного врага у нас нет. Но и приспешников большевиков… Да, и приспешникам не может быть пощады! — Крутой, упрямый подбородок незнакомца резко выпятился вперед, борода оттопырилась. — В общем, так, капитан: если вы не желаете гибели своей семье, если действительно болеете за судьбу Афганистана… — Он выдержал паузу, свел брови над переносицей и уставился на меня исподлобья. — Если все это так, как я предполагаю, — не советую вам отказываться от встречи. Даю вам время на размышления, но мы будем ждать вас завтра в девять вечера… — Он извлек из кармана клочок бумаги с адресом, по которому я должен явиться, и добавил: — Время там обозначено. И прихватите с собою имена тех, кто едет с вами. А кстати и их адреса. — Он встал, направился к двери, потом обернулся и сказал: — Подумайте… Для вас же лучше, если придете. В противном случае… Впрочем, и это будет выход, но совсем иной. — Он уже взялся за ручку двери, но вдруг резко обернулся: — А третий путь — это выстрелить мое в спину… — И несколько мгновений постоял лицом к двери, будто предоставляя мне эту, последнюю из названных, возможность. Потом опять посмотрел на меня. — Не станете стрелять? Ну, в таком случае, может, проводите меня?

Да, конечно, третий вариант — выстрел в его спину — был самым соблазнительным, но этот «героизм» ничего не дал бы ни мне, ни делу, которому я служил. И не без невероятного внутреннего напряжения, подавив в себе ярость, я пошел провожать капитана.

У ворот он задержался и глумливо усмехнулся:

— Да, кстати, можете сообщить о моем визите к вам в полицию. И даже самому эмиру. Но в назначенное время и в назначенном месте я буду вас ждать. И не потеряйте бумажку с адресом…

Мне действительно не терпелось как можно скорее рассказать о случившемся эмиру, но не исключалось и то, что те двое, что пришли с капитаном, где-то затаились и следят за мною. Пожалуй, следовало дождаться рассвета, чтобы не дать им возможности употребить во зло ночной мрак и безлюдье.

А рассвет, как на грех, не наступал. Уснуть бы хоть на час — скоротать время. Но сон не шел. Перед глазами стоял во всей своей наглости, во всей безапелляционности капитан Фрезер. Его хладнокровие, его олимпийское спокойствие были поистине впечатляющи. Он даже предложил мне сообщить о нем в полицию! Как это объяснить? И как объяснить, что англичанам было известно о моем пребывании по ту сторону границы? Выходит дело, полковник Эмерсон, беседуя со мною, уже знал, кто я такой? Но от кого? Я не допускал мысли, что предан кем-то из моих индийских друзей, — нет-нет, в них я не сомневался. Возникал и еще один вопрос, едва ли не самый существенный: как англичанам стало известно о моей предстоящей поездке в Москву? Ведь я и сам не знал об этом, можно сказать, до последней минуты! И почему изо всех, кто едет, они остановились именно на мне?

Все эти вопросы наплывали на мое сознание черной тучей, затуманивали мозг, не давали ни минуты покоя, хотя, в сущности, каких-то серьезных причин для беспокойства я не видел. О своих встречах с англичанами я обстоятельно докладывал эмиру, даже о провокационной вечеринке с сомнительными дамочками эмир тоже знал. Работа есть работа, и мало ли в какие «игры» приходится играть разведчику! Более всего, пожалуй, меня волновала в эту ночь мысль о том, что меня кем-то заменят и я не поеду в Москву. Москва была давней моей мечтой. Увидеть Россию, увидеть, быть может, самого Ленина, — можно ли представить себе большее счастье?

Утром, в обычное время, я пошел на службу. Никому из товарищей, даже Ахмеду, я ни слова не сказал о вчерашнем визитере. Мне надо было видеть эмира — и только эмира! С другой стороны, если я, вместо того чтобы сидеть на своем рабочем месте, буду дожидаться в приемной встречи с эмиром, то вполне могу оказаться в поле зрения какого-то английского агента, которому поручено следить за каждым моим шагом. Мне и без того казалось, что за мною следят и вокруг незримо кишат англичане.

Едва я открыл папки с делами и начал листать информационные материалы о России, как был вызван к министру. Сам не знаю почему, но сердце мое забилось учащенно и гулко, стук его отдавался в висках. Не вчерашняя ли история стала известна господину министру? Вполне возможно, что сотрудники полиции видели, как капитан Фрезер входил в мой дом, и, по долгу службы, доложили об этом.

Как изматывает тревога! Холодный пот выступил на моем лице, я старался овладеть собою, но это давалось с трудом. Господин министр вполне законно мог поинтересоваться, почему до сих пор я никому не доложил о визите капитана Фрезера? Чего, собственно, ждал?

Однако, к счастью, все эти опасения оказались напрасными. Министр заговорил о предстоящей поездке, о некоторых ее деталях. И, лишь выслушав его, я рассказал о капитане Фрезере и попросил, чтобы господин министр как можно скорее передал мой рассказ его величеству эмиру.

Вскоре оказалось, что сообщение это было еще более важным, чем я мог думать. Эмир вызвал меня к себе незамедлительно, выйдя из-за стола, пошел мне навстречу, протянул руку и спокойным тоном сказал:

— Садись… Господин визирь мне все доложил.

В кабинете находился и начальник полиции. Он рассказал, что предстоящая миссия в Москву весьма заинтересовала англичан. В Кабул прибыли матерые разведчики во главе с полковником Эмерсоном. Усмехнувшись, начальник полиции добавил:

— Они сейчас изыскивают самые немыслимые способы, как бы проникнуть во дворец. Но мы делаем все, чтобы парализовать их усилия.

И он подробно изложил планы полиции.

Выслушав его, эмир довольно долго молчал. Нервно поглаживая усы, он ходил взад и вперед по ту сторону своего обширного стола, вид у него был крайне усталый, измученный, бледность и красноватые отечные веки говорили о бессонных ночах. Потом он глянул искоса на висевший на стене обнаженный меч и заметил:

— Кто-то из мудрецов сказал: «Если меч станет точить неумелый человек, то лучше вовсе его не точить». Разведка, я думаю, подобна боевому мечу, причем если отточенный меч заносится неожиданно, то чаще всего его заносит чужая рука. Мы научились сыпать пулями, бить из пушек, но вот исподволь, незаметно расставлять сети, создавать, так сказать, невидимый фронт, — в этом, признаться, мы еще слабы. Но этому необходимо научиться! Нужно иметь острые мечи, тупыми в бою ничего не достигнешь.