Очнулся Пашка, едва не увязнув в очередной топи, выбираться из которой пришлось с помощью игры. Чуть опомнившись, он сел на какую-то корягу и определил направление к дороге через 2гис. Поёжился.

Все руки были в кровяке из-за раздавленных комаров, рожа чесалась, на лодыжках вспухли бугры.

Пашка восстановил босую ногу, которую успел насадить на какой-то острый камень, и убрал вывих в бедре. Удалил с кожных покровов укусы насекомых.

На экран телефона упала ещё одна крупная слеза, и младший Соколов наконец-то вкурил, что плачет, в натуре плачет, как та баба на кухне.

Пашка почти свирепо утёр глаза и заморгал. Вдавил зубы в нижнюю губу. Потом зажмурился до разноцветных разводов и вскочил с бревна. Пошёл, уже осторожно, по компасу 2гис.

Через время выбрал длинную, почти ровную ветку, чтобы пробовать впереди почву. Хотя ближе к дороге глубоких топких мест почти не было.

Как вернуть игрухой кроссовку, Пашка не придумал. Это значило, что придётся возвращаться домой полубосым.

Проще было думать об этом, чем о том, что происходит где-то позади за спиной. Наверное, прямо сейчас.

Кожа вздувалась колючими пупырками, когда Пашка представлял то, что сейчас с Лосевым. Представлял, как…

Это всё из-за него. Из-за его квеста. Из-за его договора. Из-за треклятой игры! И Лосев не только умрёт кошмарной, жуткой смертью в вонючем болоте, он ещё и окажется в Аду! Вместо того чтобы стать ангелом, вместо того чтобы…

Пашка трижды сбивался с пути и дважды, останавливаясь, начинал молотить кусты папоротников ногами, а ветки деревьев — руками, пока не пропадало дыхание. Однажды дико, неистово, до хрипоты заорал в небо, взметнув стаю ворон.

К дороге младший Соколов выбрался в состоянии диком и безумном, изнемогающий от усталости и похожий с виду на лешего. Он отдышался, безумно глядя на полосу деревьев за спиной.

Там всё уже должно было закончиться.

От этого сердце сжималось в какую-то болезненную тряпку внутри.

Спустившись обратно с обочины, младший Соколов сел в траву и залез в почти разрядившейся телефон. Он успел убрать с тела грязь, почистить джинсы и футболку, удалить дыру, оставленную корягой, ссадины с босой ноги, восстановить себе энергию и снести чувство голода, когда мобила бесповоротно отрубилась.

Пашка содрал на фиг лоскуты носка. Потом снял оставшуюся кроссовку и второй носок. Сунул всё это во всё ещё грязнючий, словно и его топили в болоте, рюкзак. И попытался поймать попутку, но легковушки не тормозили. Даже редкие тут таксишки не интересовались босым парнем у кромки леса.

Пришлось пердячить до остановки.

В башке ширился вакуум.

В переполненной до отказа маршрутке Пашке отдавили босые ноги, а ползла она так медленно, что, наверное, лучше было идти пешком. Пробки на объездных дорогах к вечеру встали почти намертво.

Духота и толкотня помогали не думать.

У дома Пашка был в сумерках: блуждания по лесу заняли почти весь день.

— Ты чего без обуви, Павлуша?! — привязалась противная соседская бабка. — Ноги побьёшь, гангрена начнётся или СПИД занесёшь! Вон чего только не валяется! Иголки всякие бросают! Головой-то думать надо! Куда мать смотрит?!

Поднявший невидящий взгляд на бабку Пашка сфокусировался и вдруг увидел за ней у первого подъезда прислонившегося плечом к фонарному столбу Васина: тот скользнул по обородившемуся и лохматому младшему Соколову взглядом и снова уставился на подъезд — не узнал.

Но самым херовым было другое: рядом с Васиным синела на фоне зелёной травки броским лыжным комбинезоном злоебучая призрачная Лиля!

Возвратившийся на землю Пашка очканул. Ещё и бабка эта долбанутая вопит его имя на всю Ивановскую!

Забывая дышать, младший Соколов припустил к подъезду, проклиная отсутствующие кроссы: он же этим факт привлечёт внимание, его же начнут рассматривать…

Спасло невлияние адаптации на пользователей и ебанашек-покойничков. Походу, Пашку всё-таки не узнали.

Но, если этот утырок начнёт тут шпионить, разоблачение — вопрос времени! А если опять привяжется эта блаженная… Вот только её сейчас и не хватает, мля! Только её!

Пашка открыл дверь и постарался заскочить в квартиру побыстрее, чтобы Другая мама, или хуже того, Серёга не сфокусировались на отсутствии обуви.

В прихожей горел свет: архангельское членовредительство и правда устранили, хотя стена выглядела покоцанной и требовала как минимум трёх новых обоин.

— Паш? — выглянула Другая мама из кухни с каким-то озабоченным видом.