— Вадим! Сколько лет не видались?

— Без малого пять. Порядочно дел наделали за это время, а?

Несмотря на свою непрезентабельную внешность, Домашенко выглядел таким веселым, каким никогда не бывал в корпусе. Он имел на то все основания и, взяв Бахметьева под руку, немедленно их выложил.

Флот, в сущности, никогда его не привлекал. Болтаться на кораблях, стрелять из пушек — какая радость? Гораздо интереснее делать вещи. Настоящие нужные вещи.

После демобилизации в восемнадцатом году он сразу поступил в Электротехнический институт. Конечно, было голодно, холодно и черт знает как трудно, но все-таки он его кончил и уже стал инженером.

И работы было сколько угодно, а дальше предвиделось еще больше, потому что страну нужно было электрифицировать — дать хороший, яркий свет во всю эту кромешную старинную темноту и наново перевернуть жизнь миллионов людей.

Он говорил с несвойственным ему увлечением. О Ленине, о строительстве гигантской электростанции на Волхове [89] и о дальнейших, просто потрясающих проектах, о сотнях тысяч и миллионах киловатт. Говорил, точно был коммунистом, хотя едва ли мог состоять в партии и всю Гражданскую войну сидеть в тылу. Что же с ним случилось?

— Слушай, — вдруг сказал он, — переходи к нам. Пока что я устрою тебя на какую-нибудь административную должность и ты сможншь учиться. Люди нам сил нет как нужны.

— Люди везде нужны, — медленно ответил Бахметьев.

Совсем близко, у правого берега, крайним в группе миноносцев стоял его «Лассаль». Пар валил от труб парового отопления, и несколько человек не спеша прибирались на полубаке. Конечно, сейчас это была всего лишь железная коробка, но весной эта коробка должна была стать одним из самых быстроходных кораблей флота.

— Брось, — сказал Домашенко. — Иди к нам, не пожалеешь.

Может, и в самом деле стоило идти? Может, здесь и был тот выход, о котором он столько раздумывал в бессонные ночи?

Совсем не плохо было бы жить на берегу вместе с сыном Никитой и заниматься спокойным делом. И учиться тоже было бы не плохо.

Но все-таки отказываться от флота было трудно. Почему? Что его привязывало к кораблям?

Нет. Так сразу, на ходу, в случайном разговоре, решать было невозможно. А потому Бахметьев обрадовался, когда впереди увидел еще одну, тоже знакомую фигуру:

— Смотри, кто идет!

— Батюшки! — поразился Домашенко. — Живой Леня Гроссер! Что за день такой, что я всех встречаю?

Это действительно был Леня Гроссер, бывший флота генерал-майор и преподаватель минного дела в Морском корпусе. Он очень похудел, и воротник шинели сидел на нем как хомут, но говорил он по-прежнему звучным басом:

— Ну вот, ну вот, здравствуйте, молодые юноши.

С ним за пять лет не случилось ничего особенного. Одно время он плоховато питался, но это было только к лучшему. Он стал просто стройным и чувствовал себя превосходно. Как двадцать пять лет тому назад.

И по-прежнему преподавал минное дело в Морском училище. Впрочем, не по-прежнему, а по-новому. Теперь не годилось так, между прочим, рассказывать всякие вещи, теперь нужно было создавать стройную систему. И неожиданно Леня Гроссер засопел носом:

— Вот раньше у меня были всякие там ордена и ленты. Разные чепухи. А теперь мне вдруг дали орден Трудового Знамени. [90] Так это — настоящий орден. Потому что его мои ученики выхлопотали.

Он чрезвычайно был доволен своими новыми учениками. Они не шалопайничали, старательно занимались и даже не подсказывали. Он много мог бы о них порассказать — из них должны были выйти превосходные минеры, но сейчас он торопился. На лекцию — сами понимаете. И, махнув рукой, Леня Грессер побежал дальше.

— Бодренький старичок, — сказал Домашенко и рассмеялся. — Не поверю, чтобы они не подсказывали. Сам когда-то этим занимался.

Бахметьев промолчал. Смеяться не стоило. Леня был хорошим стариком и увлекался своим преподаванием. Был уверен в том, что делает нужное дело. Ему можно было позавидовать.

Всю дорогу до площади Труда Домашенко говорил о высоковольтных линиях и понижающих подстанциях. У него тоже не было никаких сомнений, и ему тоже можно было завидовать.

На прощанье он записал Бахметьеву свой адрес и телефон.

— Позвони. Я тебя в два счета устрою.

Демобилизоваться, конечно, можно было, и предложение Домашенко выглядело очень заманчивым. Во всяком случае, о нем следовало подумать.

— Ладно, — ответил Бахметьев. — Позвоню. Вечером.

— Почему это порт? — спросил Никита, когда они вошли в длинное красное здание на канале. Он был разочарован. По его представлениям, в порту должно было быть море, а здесь никакого моря не оказалось.