Я отвечу, что, на мой взгляд, есть. Это символ веры. Но подкрепляется одним очень весомым аргументом: эволюционным. Мы знаем, что в какой-то исторический момент сентиентность появилась в мире как удивительная внутренняя особенность разума животных, от которых произошли люди и другие разумные виды. У нас также есть веские основания полагать, что существует только один способ, с помощью которого новые видовые особенности могут появиться и стабилизироваться в ходе эволюции, – это естественный отбор – процесс, открытый Дарвином, с помощью которого наследуемые признаки распространяются в популяции, если они помогают их обладателям победить в борьбе за выживание и размножение. Вполне логично, что для того, чтобы признак был отобран, он должен оказывать определенное влияние на общественную сферу.

В начале этой главы я сказал, что каждый из нас определяет идею сентиентности, основываясь на личном опыте. Теперь я хочу сказать, что естественный отбор не может так распознавать факт сентиентности. Вы вместе с новым признаком не сможете лучше выживать, если он бесполезен. У вас должно быть что-то внешнее, за что естественный отбор может зацепиться, – что-то, что влияет на биологическое выживание.

Это не значит, что для того, чтобы тот или иной признак был отобран, ваш опыт должен быть понятен для других так же, как и вам. Вы не обязаны демонстрировать всем свой опыт. Но он действительно должен быть тесно связан с общественными последствиями, которые могут быть «замечены» естественным отбором. И если естественный отбор отмечает эти последствия, то, предположительно, они должны быть видны и другим видам внешних наблюдателей – ученым, философам, поэтам? – если только они знают, что искать.

Именно это соображение, я надеюсь, придаст смысл нашим поискам того, кто еще, кроме людей, является сентиентным. Оно должно придать нам смелости – возможно, вопреки собственной интуиции – попытаться пойти по стопам природы и установить номинальную стоимость сентиентности. Мы можем попытаться разобраться в том – или, возможно, выработать первые принципы, – как феноменальное сознание изменяет мироощущение субъекта в каком-то плане, отличном от интеллектуального, и как это влияет на выживание.

Но все же нам следует прийти к правдоподобному объяснению того, как феноменальное сознание может быть порождено физическим мозгом и телом. Ведь без физикалистского [4] объяснения нас будут преследовать философские скептики (а их немало), которые предпочтут поверить, что сознание возникло вне физики и не развивалось как биологическое явление.

Позвольте мне сделать паузу. Это сложные вопросы. Я задаю их уже пятьдесят лет. И могу сказать, что все это время я одиноко следовал своему собственному пути. Мало кто из моих коллег смотрел на эти проблемы так, как я, или искал ответы в тех местах, где искал я.

Каждый подходит к подобным вопросам со своей точки зрения, обусловленной «психологической установкой» – уже существующей системой концепций и убеждений. И как бы мы ни старались быть объективными, она будет зависеть от идей и примеров, с которыми мы столкнулись на своем пути. В классическом исследовании психологической установки людям показывали двусмысленный рисунок крысы/человека после того, как они были подготовлены – можно сказать, расслаблены – путем просмотра рисунков людей или животных. В таком случае, если посмотреть на картинку с одной стороны – можно увидеть крысу, посмотреть на нее с другой – и увидеть человека.

Аналогичные искажения существуют и на уровне теорий. Подойдите к вопросу происхождения видов после прочтения книги Бытия, и вы поймете «разумный замысел», но начните рассуждать после путешествия на корабле «Бигль [5] », и вы согласитесь с идеей естественного отбора. А теперь подойдите к проблеме сентиентности со стороны нейронауки – или буддизма… или эволюционной психологии… или разведения кур… или чтения Беатрис Поттер [6] – и ваши ответы будут каждый раз разными.

Как подойти к проблеме с той стороны, с которой подошел я? Что ж, я хочу рассказать вам об этом немного подробнее.

Философ Дэниел Деннет в рецензии на мою книгу 2006 года Seeing Red отметил, что в начале карьеры у меня было несколько «крайне необычных встреч с плохо понимаемыми границами зрения и опыта – если бы только все, кто работает над сознанием, сталкивались бы с такими интеллектуальными приключениями!». Но, продолжал он, «практически невозможно ответить на волнующий вопрос: научили ли они Хамфри важным вещам, которые остальным из нас до сих пор трудно даже представить или отнестись к ним серьезно, или же они заманили его в теоретический тупик?»[6]

Дэн – самый умный человек из всех, кого я знаю, и один из самых великодушных. Но трудно быть философом: приходится стоять на цыпочках, пока другие, не менее увлеченные, чем ты, взбираются на холмы и наслаждаются необыкновенно красивыми видами. В другом мире Дэн стал бы блестящим ученым. В этом мире он лучше, чем кто-либо другой, понимал, как использовать открытия других ученых для изучения философии сознания.

Когда в 1988 году он пригласил меня поработать с ним в Университете Тафтса, мы договорились, что я буду держать его в курсе новых исследований, а он будет помогать мне мыслить как философ, указывая на ошибки в линии аргументации. Однако наши ситуации не были одинаковыми. В ходе моих собственных исследований, сначала в области нейронауки, затем в области поведения животных, я наблюдал вещи, которые не раз меняли мою точку зрения о том, к чему сводится проблема сознания. Дэн же, напротив, по-прежнему смотрел на вещи так, как и прежде, с тех пор как в 1965 году изложил свои взгляды в диссертации. Дэн гордился тем, что остался при своем мнении. Я же гордился тем, что стал отступником.