Эренбург и Бухарин считали необходимым покончить с подобной нетерпимостью. Съезд советских писателей, который приветствовали не-коммунист Андре Мальро наряду с идейным коммунистом Ж.-Р. Блоком, позволив обоим выразить свои опасения относительно засилия «социалистического реализма», давал идеальную возможность расширить анти-фашистский фронт.

«Положение на Западе чрезвычайно благоприятно, — писал Сталину Эренбург, — большинство наиболее крупных, да и наиболее талантливых и наиболее известных писателей искренно пойдут за нами против фашизма. Если бы вместо МОРП’а существовала широкая антифашистская организация писателей, в нее тотчас же вошли бы такие писатели как Ромен Роллан, Андре Жид, Мальро, Ж.-Р. Блок <…>, Томас Манн, Генрих Манн [следует длинный список — Дж. Р.]. Скажу короче — такая организация, за редкими исключениями, объединит всех крупных и непродажных писателей.

Политическая программа такой организации должна быть очень широкой и в то же время точной:

1) Борьба с фашизмом

2) Активная защита СССР» [333] .

Предложение Эренбурга заинтересовало Сталина. 23 сентября он послал записку Лазарю Кагановичу, одобряя идею Эренбурга и предписывая Кагановичу и А. Жданову поработать с ним. «Хорошо бы расширить рамки МОРП (1. Борьба с фашизмом. 2. Активная защита СССР), — писал Сталин Кагановичу, — и поставить во главе МОРП т. Эренбурга. Это большое дело» [334] . Недели три спустя советский посол во Франции пригласил Эренбурга в посольство и ошеломил потрясающим известием: Сталин хочет видеть его лично.

Эренбург с женой вернулись в Москву. Их друзья ликовали; они были убеждены, что писательский съезд подтвердил: в стране устанавливается более обнадеживающая, более «либеральная» атмосфера. Исаак Бабель дал в честь Эренбурга грандиозный обед. Эренбург часто виделся с Всеволодом Мейерхольдом, от которого был рад услышать, что его последние постановки шли с неизменным успехом. Удачно складывалась и карьера Ирины Эренбург. Ее записки о жизни французской школьницы только что появились в журнале, а вскоре должны были выйти отдельным изданием [335] . Эренбург был доволен ее замужеством (в декабре 1933 года). Муж Ирины, Борис Лапин, еврей по национальности, был превосходным лингвистом и талантливым писателем, увлеченным исследованием дальних районов России, где собирал материал для своих работ о малочисленных народах Азии. Хотя погода стояла отвратительная — ветреная и промозглая — Эренбург «на все глядел радужно». Но встретиться со Сталиным ему не пришлось.

1 декабря 1934 года жизнь в Советском Союзе перевернулась.

«…я отправился в „Известия“, зашел к Бухарину, на нем лица не было, он едва выговорил: Несчастье! Убили Кирова… Все были подавлены — Кирова любили. К горю примешивалась тревога: кто, почему, что будет дальше?.. Я заметил, что большим испытаниям всегда предшествуют недели или месяцы безмятежного счастья — и в жизни отдельного человека, и в истории народов. Может быть, так кажется потом, когда люди начинают вспоминать о канунах беды? Конечно, никто из нас не догадывался, что начинается новая эпоха, но все приумолкли, насторожились» [336] .

Вот все, что было позволено Эренбургу сказать в шестидесятых годах, но в 1988 году в советской печати появился не исковерканный цензурой вариант рассказа о том, что произошло тогда с ним в «Известиях»:

«„Идите и пишите о Кирове…“ Я знал, что Киров и Орджоникидзе были друзьями, защитниками Николая Ивановича. И он меня втолкнул в пустую комнату: „Пишите! Второго такого не будет…“ Я еще не успел ничего написать, когда вошел Николай Иванович и шепнул: „Не нужно вам писать. Это очень темное дело…“» [337] .

Сергей Миронович Киров возглавлял ленинградскую партийную организацию; он был очень популярной и независимо мыслящей фигурой. К 1934 году он выделился как глава умеренной группы в составе Политбюро. Киров и его единомышленники никогда не посягали на верховную власть Сталина. Они помогли ему в конце двадцатых годов одолеть Бухарина и поддержали крутые меры по проведению Первого пятилетнего плана, включая насильственную коллективизацию и сверхнапряженную лихорадочную кампанию по внедрению тяжелой индустрии. Но когда коллективизация была в основном проведена, Киров решил, что следует несколько обуздать Сталина в его чрезмерных крайностях и своевольном правлении, прекратить государственный террор и восстановить в партии таких оппозиционеров, как Бухарин.

Кирова убили в коридоре у его кабинета в знаменитом Смольном институте, откуда Ленин руководил большевистским переворотом в октябре 1917 года. Полностью история этого преступления остается тайной. Вполне возможно, что оно было организовано Сталиным, потому что он видел для себя угрозу в популярности Кирова. Во всяком случае убийство Кирова он использовал как повод развернуть кровавую чистку; взяв на себя расследование, он в тот же вечер поспешил в Ленинград со своими ближайшими приспешниками по Политбюро — Молотовым, Ворошиловым.

Немедленно начались репрессии. Уже 6 декабря газеты сообщили о десятках расстрелянных в Москве и Ленинграде. 16 декабря были арестованы Григорий Зиновьев и Лев Каменев, которых вскоре осудили за причастность к убийству Кирова — правда, приговор не был смертельным. Сталин относительно них вынашивал особый план. Зато в течение трех последующих лет десятки тысяч других жертв были расстреляны как «сообщники» совершенного преступления.

На следующий же день после убийства «Известия» начали публиковать отклики — слова любви и скорби — от писателей. Самым примечательным среди них было письмо, подписанное среди прочих Эренбургом и Пастернаком. Озаглавленное «Скорбь и гнев», оно скорее всего принадлежало перу Эренбурга и выражало скорбь по постигшей страну утрате виднейшего партийного вождя типичной советской риторикой: