Любовь Михайловна легко приходила в волнение и нередко пользовалась этой своей нервозностью, чтобы привлечь внимание мужа. Вот какой случай живо запомнился ее приятельнице Але Савич. Любовь Михайловна обычно совершенно выходила из границ, когда на платье ее садилось насекомое, но после смерти Эренбурга такие истерики прекратились. Приметив это, Аля как-то спросила Любовь Михайловну, почему она больше не боится букашек-таракашек. «А я и раньше не боялась, — отвечала Любовь Михайловна. — Но теперь мне некого бередить» [364] .

Талантливая художница, Любовь Михайловна не относилась к своему призванию всерьез. Московские друзья полагали, что это вина Эренбурга: он, де, ее расхолаживает, не желая соперничать с женой по части художественной одаренности. На самом деле Эренбург всячески ее поощрял, и их подмосковная дача была увешена ее картинами. Только Любовь Михайловна далеко не всегда их заканчивала: ей недоставало воли сосредоточиться и целиком отдаться работе, как того неизменно требует творческий порыв.

Несмотря на политические задания, частые поездки и журналистские обязанности, Эренбург умудрялся оставаться плодовитым писателем. В начале тридцатых годов он наряду с «Днем вторым» написал еще два коротких романа: «Москва слезам не верит» (1932) — о трудностях на пути русского художника, получившего возможность учиться в Париже, — и «Не переводя дыхания» (1934) — о героических усилиях жителей Дальнего Севера развить там современную лесную промышленность. В последующие годы Эренбургу этот роман разонравился. Ему казалось, что в нем повторено слишком много тем, использованных в «Дне втором». Тем не менее, роман «Не переводя дыхания» содержит несколько необычных эпизодов, какие меньше всего ожидаешь найти в правоверном советском романе. Эренбург написал эту книгу после нескольких дней пребывания в Архангельске, где его — как двумя годами ранее в Кузнецке, — поразило отношение и поведение жителей Севера в период стремительной индустриализации этого района. Поездил он и вокруг Архангельска, где, увидав повсеместное уничтожение деревянных церквей и икон семнадцатого-восемнадцатого века, и еще полное небрежение, в котором находился кружевной промысел, да и все основополагающие элементы традиционной культуры, веками питавшие провинциальную деревенскую жизнь, почувствовал себя обязанным рассказать об этих утратах в романе «Не переводя дыхания». Спустя три года он выпустил сборник из пятнадцати коротких новелл «Вне перемирия», основная тема которых — антифашистское движение. В 1936 году он закончил самое значительное свое произведение этих лет — роман «Книга для взрослых», коснувшись в нем многих тем, которые позднее более полно осветит в своих мемуарах. У «Книги для взрослых» необычная композиция: автобиографические главы перемежаются в ней с эпизодами вымышленной истории. Пройдут годы и Эренбург разжалует эту книгу, назвав «черновиком» своих мемуаров «Люди, годы, жизнь»: «Я задумал нечто увлекательное и порочное» [365] .

Тем не менее, «Книге для взрослых» нельзя отказать в известном обаянии, включая ряд портретов и описания событий, благодаря которым Эренбург стал таким необычным советским писателем. В ней он рассказал о своем религиозном деде, о вступлении в партию большевиков, о парижских художниках и страшных мытарствах Гражданской войны. В одном абзаце Эренбург сумел сопоставить Женеву, Москву и Париж, сумел передать свое впечатление от Пикассо, Модильяни и Мальро, что ни одному другому советскому писателю было не по зубам. Эренбург вспоминал, как Пикассо, продав дорогую картину, накупал сотни тюбиков краски; он часто сидел без гроша и «пуще всего боялся остаться без краски». Вспоминал Модильяни, который «жил на грани безумия» и часто, чтобы поддержать себя, прибегал к гашишу. Но тот же Модильяни мог часами сидеть в кафе и «рисовать портреты соседей. Все они были похожи на живые модели, и все они были похожи друг на друга» [366] . Эренбург любил своих друзей и, делясь с советским читателем воспоминаниями о своей богемной юности, приоткрывал перед ним мир, который становился для него все более чужим и недоступным.

«Книгу для взрослых» также отличает удивительная искренность чувств. Побывав в Советском Союзе, Эренбург не побоялся сказать, как часто встречал там людей, которые «смеялись громко, но жили сжав зубы». Что до собственного отношения к тому, что там происходило, то Эренбург предпочитал держаться загадочно, даже таинственно: «Есть многое, о чем я могу рассказать лишь близким друзьям, — признавался он, — есть многое, о чем я не скажу даже себе» [367] .

Публикация «Книги для взрослых» проходила в Советском Союзе с немалыми трудностями. Первоначально она увидела свет на страницах журнала — обычная практика в СССР, однако публикация отдельным изданием заняла необыкновенно долгое время. «Из книги изымали целые страницы с именами, ставшими неугодными, — писал об этом в своих мемуарах Эренбург. — В том экземпляре, который у меня сохранился, один листок белее и короче других, его вклеили» [368] . Убрали имена Николая Бухарина и Григория Сокольникова. Несмотря на давление со стороны редакторов журнала «Знамя», Эренбург все же включил в «Книгу» безобидный материал об этих двух старых друзьях, попавших в немилость к Сталину, когда «Книга для взрослых» была впервые напечатана весною 1936 года.

«Сокольников был старше меня. Он казался мне стратегом: мало разговаривал, почти никогда не улыбался, любил шахматы. Бухарин был весел и шумен. Когда он приходил в квартиру моих родителей, от его хохота дрожали стекла, а мопс Бобка неизменно кидался на него, желая покарать нарушителя порядка» [369] .

Это и был тот идеологически порочный абзац, который советские власти не могли перенести и дошли до того, что вклеили новую страницу во все десять тысяч экземпляров выпущенного только что тиража.

И все же, несмотря на такую зверскую цензуру, «Книга для взрослых» увидела свет. Меньше повезло Эренбургу с переизданием другого его детища, которое было ближе его сердцу — с «Необычайными похождениями Хулио Хуренито и его учеников». 14-го января 1935 года Эренбург пишет о желании переиздать книгу в письме к Валентине Мильман. Месяца два спустя она дала ему знать, что появление книги потребует «редактуры». Эренбург был тверд, отказавшись принять какие-либо вымарки в тексте романа, как и приносить извинения за то, что написал. «Объяснить различие эпох я могу, — отвечал он Мильман, — но „отмежевываться“, „покаяться“ и пр. — „нет“» [370] . В связи с этими соображениями Эренбург сочинил весьма противоречивый эпилог к роману, где сообщалась дальнейшая судьба учеников Хуренито в свете недавней советской истории и идеологии [371] .

Новый эпилог, однако, не смог возместить идеологические промахи, отмеченные в романе, а латать свой текст Эренбург отказался. В июне 1936 года, после того как эпилог — с объявлением о том, что он войдет в новое издание романа — был напечатан в одном из московских журналов, Эренбург писал Мильман: «Все это очень прискорбно и очень серьезно… Я никак не согласен на поправки, и если они настаивают, необходимо добиться расторжения договора» [372] . В тридцатых годах полный текст «Хулио Хуренито», каким его хотел видеть Эренбург, так и не появился: снова в Москве книга вышла только в 1990 году [373] .