В тот день, когда они все вместе ехали на машине Эренбурга к нему на дачу, выпал сильный снег, и сотни людей вручную сгребали его с шоссейной дороги. Фарж поинтересовался, кто эти люди, и Эренбург разъяснил, что это заключенные уголовники. «В какой стране их нет!». Несколько лет спустя, после смерти Сталина и хрущевских откровений, разоблачивших преступления диктатора, мадам Фарж обедала с Эренбургом и Лизлоттой Мэр в Стокгольме. Вспомнив людей, сгребавших лопатами снег, она спросила Эренбурга, почему он не сказал, что люди эти — политические заключенные. Как мог он солгать, упрекнула она Эренбурга, когда она и ее муж так рассчитывали на него, свято веря, что уж он-то скажет им правду о своей стране. Эренбург с минуту молчал, потом спросил: «А вы знаете кого-нибудь, кто хотел бы собственной смерти?» Назавтра Лизлотта сказала мадам Фарж, что весь вечер Эренбург места себе не мог найти. Он знал, что солгал, и знал, что был вынужден лгать, и ему было нестерпимо быть вынужденным обманывать друзей [653] .

Главные произведения Эренбурга послевоенных лет отражают пристрастия и предубеждения, присущие советской политике. Его роман «Буря» — глубоко прочувствованный рассказ о войне и тех неимоверных усилиях, которыми Красная армия одержала победу над нацистской Германией. Второй роман, «Девятый вал», опубликованный в 1951–1952 г., принадлежит к числу самых сырых писаний Эренбурга и является единственным, которое он откровенно признал неудачным. Почти пародия на советское толкование «холодной войны», роман этот имел своей целью внушить читателю, что только Советский Союз — верная надежда на мир во всем мире, тогда как трусливые американские политики, генералы и журналисты заняты фантастическими заговорами, чтобы подорвать достижения коммунистов.

В послевоенные годы Эренбурга щедро награждали. В 1948 г. «Буря» получила Сталинскую премию по литературе. Первоначально комиссия рекомендовала присудить роману премию второй степени, но по личному указанию Сталина, которому «Буря» понравилась, оказываемая честь была повышена, и книгу наградили премией первой степени [654] .

В следующем году Эренбург стал одним из немногих депутатов-евреев в Совете национальностей Верховного Совета. Ему предложили баллотироваться в одном из округов г. Риги, от которого он и был избран. Это тоже являлось знаком того почета, которым режим отличал Эренбурга; депутатом он оставался до самой смерти, последовавшей в 1967 году [655] .

В конце сороковых годов об особом статусе Эренбурга ходила легендарная история. Рассказывали, что на очередном собрании Союза писателей он подвергся жестокой критике: один оратор за другим поносил роман «Буря» как антисоветскую, прозападную пропаганду. Когда же Эренбургу предоставили слово для ответа, он, поблагодарив всех и каждого за ценные замечания, зачитал телеграмму от Сталина, поздравлявшего его с романом «Буря». Немедленно мнение всех присутствующих повернулось на сто восемьдесят градусов; выступавшие из кожи лезли, выражая свое восхищение романом [656] .

Для многих на Западе высокое положение Ильи Эренбурга, когда другие советские писатели — такие, как Ахматова и Зощенко, — подвергались жестокому публичному давлению, делало его примером того, что происходило с русской литературой при большевиках. Американский писатель Бадд Шульберг, посещавший Советский Союз в тридцатых годах и позднее вступивший в американскую компартию, обобщая свои наблюдения, писал в статье, опубликованной в «Субботнем литературном обозрении» в 1952 г. о тяжком выборе, стоявшем перед советскими писателями — «либо писать так, как Зощенко и Ахматова и проследовать путем Пильняка, Бабеля <…> поэта Мандельштама <…> во тьму небытия и забвения, либо писать по указке Центрального Комитета, как Симонов, Алексей Толстой, Эренбург и другие члены прирученного кружка литературных миллионеров» [657] . Вот так выглядел образ Эренбурга на взгляд Запада — послушный и угодливый наемник, продавший свой талант, чтобы жить, и жить припеваючи.

Несмотря на официальные овации, Эренбург далеко не всегда подчинялся общепринятым точкам зрения. Продолжая пользоваться престижем и привилегиями, он, тем не менее, сохранял известную степень независимости и помогал тем людям, которые гораздо больше, чем он, были уязвимы для репрессий. Да и в своих романах высказывал взгляды, какие ни один другой советский писатель не осмеливался выразить. Не случайно, прежде чем «Буря» получила Сталинскую премию, книга подверглась сильнейшей критике. Эренбургу ставилось в вину, что его герои-французы человечнее и симпатичнее советских героев и что русский инженер, приехавший в Париж, влюбляется во француженку. Ведь это нарушало серьезное табу, принятое в советском обществе. Недаром в том же году последовал указ, запрещавший браки с иностранцами [658] .

Внимание советских читателей задерживалось и на других непривычных эпизодах и высказываниях. Так, французский антрополог приводит в разговоре пример Галилея, чтобы заявить: ученый обязан говорить правду, даже если это грозит ему тюрьмой. Один из советских персонажей припоминает, что немцев называли «заклятыми друзьями» — косвенная, но несомненная насмешка над сталинско-гитлеровским пактом. Несколько глав Эренбург посвящает описанию массового убийства киевских евреев в Бабьем яру и депортации французских евреев в Освенцим, передавая простым, но берущим за душу языком весь ужас и масштаб трагедии, чинимой нацистами над евреями расправы. Этими эпизодами Эренбург явно демонстрировал, что не желает жертвовать правдой в мире, где господствует политика силы, и что судьба евреев должна быть непременной частью любой картины Второй мировой войны. Немногие, вернее, вряд ли кто-либо из советских писателей, отваживался при жизни Сталина проводить такие идеи.

Даже в романе «Девятый вал» есть несколько поразительных эпизодов и диалогов. Иностранные журналисты в открытую потешаются над тем, как мало им разрешается посмотреть из того, что действительно происходит в Советском Союзе — будь то на Красной площади или в заштатных яслях. Французский журналист иронизирует: в советских газетах никогда ничего не сообщается ни о засухах, ни о разводах, ни о раке; можно подумать, что эти явления присущи исключительно капиталистическому миру. Самый глубокий, вызывающий щемящую тоску эпизод — возвращение майора Осипа Альпера, еврея по национальности, в Киев, где его семья была уничтожена нацистами. В романе «Буря» Осип сражается на фронте, пройдя весь путь войны до Берлина; теперь, в романе «Девятый вал», он посещает массовую могилу в Бабьем яру; там же, в Киеве, он наталкивается на антисемита, который оскорбляет его презрительным вопросом: «Чего вы в Палестину не едете? У вас теперь свое государство» [659] . В 1951 г. — когда появился «Девятый вал» — в разгар ужасающего официального антисемитизма, эти две фразы были единственным упоминанием антисемитизма, бытующего в народе, которое прозвучало в советском романе.