Когда Светлана сказала отцу, что нет никаких оснований обвинять ее бывшего свекра в сионизме, Сталин еще пуще разъярился. «Нет! Ты не понимаешь! — сказал он резко. — Сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат…» [688]

Эренбург уловил этот сдвиг в настроении Сталина, но его усилия оказались тщетными. Еврейское сообщество не вняло призыву к осторожности. Через несколько дней после появления статьи Эренбурга наступила Рош-га-Шана [689] , и московские евреи выказали израильтянам еще более восторженное отношение, чем две недели назад.

«Мы, конечно, ожидали, что нам окажут внимание, — вспоминал Намир, — но происходившее превзошло все, что мы могли бы вообразить. Несметная толпа приветствовала Голду Меир у дверей синагоги и не расходилась несколько часов, пока шла служба, чтобы проводить Меир по улицам столицы, крича „Следующий год в Иерусалиме“». Намир был ошеломлен. «Один человек <…> сказал нам: „Это наш ответ Эренбургу!“». Московские евреи не хотели знать никакого удержу — еще одна многолюдная демонстрация произошла неделю спустя в Йом Кипур [690] . Эренбург держался в стороне от израильтян. Через некоторое время после праздников он присутствовал на большом дипломатическом приеме в чешском посольстве, куда приехала и Голда Меир. Ральф Паркер, британский журналист левого толка, предложил ей познакомиться с Эренбургом. С ее согласия Паркер подошел к Эренбургу, который не стал отказываться, однако поставил условие: никаких разговоров на политические темы. Затея эта закончилась чуть ли не скандалом. Эренбург — по виду пьяный — стал с места в карьер стыдить Меир за то, что она не говорит по-русски. Паркер и Генри Шапиро вызвались переводить, одновременно пытаясь установить благожелательную атмосферу. Но хотя Шапиро опускал антиамериканские выпады Эренбурга, ничего из его стараний не получилось. Попрепиравшись с Голдой Меир минут десять, Эренбург ушел. Эренбург «произвел на нас тягостное впечатление, — подвел итоги этой встрече Намир, — впечатление человека, намеренно не желавшего говорить о еврейских делах — позиция, которая в силу того, что он был пьян, обнаруживалась особенно явно» [691] .

Эренбург, скорее всего, не был пьян, как не был он враждебен, даже равнодушен к находившейся в Москве израильской миссии. Но он всегда, когда дело касалось Израиля, вел себя осмотрительно [692] . Той осенью он неоднократно предупреждал своих друзей, советуя держаться от израильтян на расстоянии, а встретив Голду Меир, специально постарался произвести дурное впечатление, избегая даже намека на внимание и интерес. Среди иностранных корреспондентов Ральф Паркер считался сексотом, и Эренбург, без сомнения, об этом знал; он никогда не вел серьезных разговоров в присутствии Паркера. И на этот раз он притворился пьяным и вел себя крайне грубо, чтобы быть уверенным: доноса Сталину, опровергающего его верность и извращающего его намерения, состряпать не удастся [693] .

Несколько недель спустя на приеме в албанском посольстве Эренбургу выпал случай поговорить с Мордехаем Намиром откровеннее, и он без обиняков выразил свою озабоченность «еврейским вопросом». Из советских евреев не получится «алия», сказал Эренбург, и израильтянам не следует склонять их к сионизму. Эренбург несколько раз настоятельно повторил, что говорит «как друг» и что к его совету следует прислушаться. В противном случае, действия миссии вызовут гневную реакцию и у советского правительства, и у советских евреев, а это будет не на пользу государству Израиль.

Полина Семеновна Жемчужина, жена В. М. Молотова, тогда советского министра иностранных дел, вела себя отнюдь не осмотрительно. В тридцатые годы она возглавляла парфюмерную промышленность Советского Союза, позднее занимала пост министра рыбной промышленности. Встретив Голду Меир 7 ноября 1948 г. на дипломатическом приеме по поводу годовщины Октябрьской революции, она с трудом сдерживала свои чувства. «Я слышала, вы ходите в нашу синагогу, — обратилась она к Голде Меир на идиш. — Очень хорошо. Ходите туда почаще. Евреи хотят вас видеть». А когда Меир поинтересовалась, откуда она знает идиш, с гордостью ответила: «Ich bin a Yiddische Tochter» [694] — фразой, которую затем неоднократно повторила. Жемчужина расспрашивала Меир о жизни в Израиле, о пустыне Негев, об условиях существования в киббуцах. Прощаясь, она со слезами на глазах говорила: «Желаю, чтобы у вас там все было хорошо, и тогда всем евреям будет хорошо» [695] . Восторги и произраильские речи Жемчужиной обратили на себя внимание Сталина. Не прошло и двух месяцев, как она была арестована, сослана и только после смерти диктатора смогла вернуться в Москву.

Той же осенью параноический антисемитизм Сталина привел к гораздо худшим последствиям. Были арестованы десятки — может быть, сотни — еврейских писателей, включая Ицика Фефера, заместителя председателя Еврейского антифашистского комитета, Давида Бергельсона, Самуила (Шмуеля) Галкина, Льва (Лейба) Квитко. Вслед за этими арестами были закрыты профессиональные еврейские театры в Киеве, Минске, Москве и московское издательство «Дер Эмес». В январе наступление на «еврейский национализм» получило продолжение в кампании, нацеленной против «космополитизма» и интеллигенции еврейского происхождения.

Начиная с 28 января 1949 года, когда в «Правде» появилась статья, разоблачавшая «одну антипатриотическую группу театральных критиков», потоки злобной ругани захлестнули советскую печать. Почти все названные в статье критики были евреями. Эта статья, а вслед за ней сотни других, пестрела характерными антисемитскими выпадами. В них подчеркивалось, что евреи чужды русской культуре. «Какое представление может быть у А. Гурвича о национальном характере русского советского человека?» — задавался риторический вопрос. Евреев называли «безродными космополитами», «беспаспортными бродягами» [696] .

В последних числах января был арестован Перец Маркиш. Почти сразу после ареста Маркиша Эренбург навестил его жену Эстер и детей — поступок, требовавший истинного мужества. Несколько дней спустя семья Маркиша была выслана из Москвы, куда вернулась лишь после смерти Сталина [697] .

Эренбург отнюдь не был защищен от развернувшегося хода событий. В феврале 1949 года его перестали печатать, а в публиковавшихся статьях других авторов вычеркивали его имя. Хорошо знакомые сигналы! Каждую ночь Эренбург ждал ареста. Его друзья также опасались худшего. Многие звонили по телефону, но услышав его голос, бросали трубку. В конце марта некий высокопоставленный партийный деятель объявил тысячной аудитории, что «разоблачен и арестован космополит номер один, враг народа Илья Эренбург». Когда Эренбургу сообщили об этом на следующий день, он тут же написал письмо Сталину, излагая, в какое поставлен положение и прося одного — «чтобы кончилась неизвестность». Уже назавтра ему позвонил Маленков и его успокоил. Редакторы стали приглашать его снова и он возвратился на свою успешную стезю.