Эренбург продолжал писать о своей поездке в Соединенные Штаты. Но с каждым очерком и книгой рисуемые им картины становились более удручающими и однобокими. В книжице, озаглавленной «В Америке», Эренбург сделал сильнее акцент на расовые проблемы, тогда как прежние его восторги американской техникой почти совсем заглохли. В одном крайне резком опусе «Германия — Америка», послужившем также основой радиопередачи, Эренбург проводил параллели между политикой нацистской Германии и американским планом восстановления Европы [641] . В пьесе «Лев на площади» он бессовестно обрушивался на поведение американцев в послевоенной Европе. Пьеса недолго шла в Москве в 1948 году, вызвав критические отзывы в Западной Европе, отмечавшие искаженное изображение подлинной действительности [642] .

В 1949 г. Эренбург подготовил к печати рукопись — свыше двухсот страниц — о Соединенных Штатах для журнала «Знамя». «Ночи Америки», как называлось это произведение, по желчности и резкости суждений далеко превосходили все, написанное об Америке Эренбургом ранее. С самого начала он заявлял, что раньше он сдерживался, но на этот раз он не станет налагать на себя узду. Через три года после посещения Америки все, что он там увидел, действовало ему на нервы — от культуры до политики, от личных взаимоотношений до ведения иностранных дел. Он восстанавливал свои впечатления отраженными в кривом зеркале: все американцы одеваются одинаково, живут в однотипных домах, носят схожую одежду и пьют только «кока-колу». Что до прошедшей войны, то она была для них чем-то вроде несколько напряженного отпуска, возможностью для американских солдат «отдохнуть от своих жен, <…> приземлиться в доброй мужской компании и насладиться объятиями англичанок, француженок, итальянок и немок». По мнению Эренбурга, поскольку в Соединенных Штатах мало кто непосредственно испытал на себе, что такое война, там, видимо, легко и естественно процветала военная истерия. Атомную бомбу рекламировали таким же образом, как рекламируют пятьдесят семь соусов Гейнца. Изготовлялось биологическое оружие с целью убить «миллионы Красных». Эренбург заявлял даже, что американский министр обороны Джеймс Форрестол покончил с собой, так как решил, что «красные» уже штурмуют столицу Соединенных Штатов — Вашингтон [643] .

«Ночи Америки» не были напечатаны. То ли Эренбург сам решил не выпускать их в свет, то ли кто-то из советских официальных лиц заблокировал их появление, остается неизвестным. Книга вполне отвечала требованиям советской пропаганды и могла быть опубликована. Как показали «Ночи Америки», тогда не было предела тому, что Эренбург изъявлял готовность сказать о Соединенных Штатах. Позднее в своих мемуарах он выразит сожаление по поводу двух высказываний того периода, в одном из которых дурно отозвался о британском философе Бертране Расселе, назвав его «апологетом правящего класса», а в другом разразился оскорбительными замечаниями о Жане-Поле Сартре [644] .

Самая компрометирующая Эренбурга статья появилась в декабре 1949 года в связи с семидесятилетием Сталина. Получить «приглашение» выступить в печати по поводу дня рождения Сталина считалось великой честью, и колонка Эренбурга появилась на видном месте в «Правде» среди многих славословий и фотографий, которые заполонили страницы газет. Свой дифирамб Эренбург кончал образом Сталина как великого кормчего, ведущего судно человечества через буйные воды.

«В неспокойную погоду на море у руля стоит капитан. Люди работают или отдыхают, смотрят на звезды или читают книгу. А на ветру, вглядываясь в темную ночь, стоит капитан. Велика его ответственность, велик его подвиг. Я часто думаю о человеке, который взял на себя огромный груз, думаю о тяжести, о мужестве, о величии. Много ветров на свете. Люди работают, сажают яблони, нянчат детей, читают стихи или мирно спят. А он стоит у руля» [645] .

Подобными статьями Эренбург вносил свою долю в «культ личности», одновременно укрепляя свое положение. Быть может, Эренбург хотел изобразить Сталина таким, каким он его сам себе воображал, но Сталин в образе отечески заботливого, зоркого кормчего — не просто несообразность. Это нечто большее: такой образ помогал маскировать террор, который чувствовали в стране все и каждый, включая коллег Сталина по Политбюро и самого Эренбурга.

Впрочем, по крайней мере одному человеку эти статьи сослужили добрую службу. Близкая знакомая Эренбурга, чей муж сгинул во время чистки, использовала их для собственных целей. На фабрике, где она работала, ей, как и другим рабочим, нужно было выступить с панегириком Сталину и его режиму. В отличие от Эренбурга, у нее язык не поворачивался восхвалять Сталина. О своей проблеме она рассказала Валентине Мильман, секретарю Эренбурга, и та дала дельный совет: прочесть абзац-другой из одной из многочисленных статей ее шефа. Уловка сработала, приятельница Эренбурга спаслась от циничного политического пустозвонства. Все же ей было мучительно тягостно за Эренбурга, и она так и не поблагодарила его за невольную помощь [646] .

Еще полезнее Сталину Эренбург была за пределами Советского Союза, где в нем видели компетентного представителя советской страны. Сразу после окончания войны Кремль оказался стратегически явно позади Соединенных Штатов, которые не только вдруг заявили о себе как страна с огромным индустриальным потенциалом, но и единственным обладателем атомного оружия. Для восстановления равновесия Сталин задействовал лучших физиков страны — среди прочих Игоря Евгеньевича Тамма и молодого Андрея Дмитриевича Сахарова, — рассчитывая покончить с атомной монополией Запада.

А пока Сталин постарался превратить слабую сторону своей державы в ее преимущество, всячески поддерживая международное движение за мир, которое играло на естественной тревоге многих, многих людей, страшившихся возможности новой войны. Нагнетая этот страх, Сталин мобилизовывал мировое общественное мнение против атомного оружия Запада. Именно в этой политической атмосфере — одновременно укрепляя контроль над Восточной Европой, возобновляя репрессии внутри Советского Союза и ускоряя развитие советского атомного потенциала, — Сталин выступил спонсором Движения сторонников мира.

Непосредственно начало движению за мир было положено в Польше, где в августе 1948 года во Вроцлаве собрался Всемирный конгресс интеллигенции. Организованное французскими и польскими коммунистами, это мероприятие явилось попыткой возродить стратегию, ассоциируемую с Парижским конгрессом в защиту культуры, заседавшим на тринадцать лет ранее; только на этот раз мишенью был не фашизм, а Запад и угроза атомной войны в Европе. Несколько известных писателей и художников, участвовавших в Парижском конгрессе 1935 года, — в том числе Жюльен Бенда и Поль Элюар — приехали во Вроцлав. Пабло Пикассо, тогда еще член французской компартии, подарил делегатам свой знаменитый рисунок голубя, символ, который был тут же принят Движением мира. Тогда же, во время заседаний, Пикассо набросал портрет Эренбурга.