С изданием своего собрания сочинений Эренбург, однако, порядком «намучился» [710] . Рецензенты, назначенные Союзом писателей, тщательно изучали каждую написанную им страницу в поисках «криминала». «Буря» появилась до разрыва Тито со Сталиным; там, сказали Эренбургу, имелись «явные восхваления этого шпиона, врага югославского народа». И де Голль был теперь «англо-американским протеже и врагом французского народа» [711] . Другой рецензент высказывал недовольство романом «Не переводя дыхания»: атмосфера в стране, как это подавалось в книге, была «слишком мрачной»; Пастернак не пользовался в тридцатых годах такой большой популярностью, как это выходит по Эренбургу. Еще следовало убрать две фамилии людей, которых с тех пор разоблачили как «врагов народа», а абзац, где говорится о положении кулаков, нуждался в исправлениях — «в таком виде он мог вызвать к ним сострадание» [712] .

Но особенно резали этим читателям глаза еврейские имена и еврейские темы. Прочитав «Бурю», один из рецензентов ставил Эренбургу в вину, что он, видимо, неспособен «найти героев-патриотов украинцев» и что Киев от нацистов защищают у него одни евреи [713] . Другой рецензент не погнушался сосчитать, сколько в «Дне втором» и в «Не переводя дыхания» героев евреев. «В обеих книгах, написанных о русском народе <…> непомерно много фамилий лиц не коренных национальностей». Затем давался список в семнадцать фамилий из первой книги и в девять из второй, все явно еврейские [714] .

Эренбург энергично возражал против такого рода изучения его текстов. Его книги выходили во многих изданиях и было бы унизительно переиздавать их со столь явными изменениями. Что же касается слишком большого числа еврейских имен, то по поводу этой проблемы Эренбург не мог удержаться, чтобы не спросить: «А что делать с фамилией, которая стоит на титульном листе?» [715] .

Переписка тянулась два года, требования рецензентов все больше тяготили Эренбурга. В конечном итоге за три года, с 1952 по 1954, собрание вышло. Сталин умер в марте 1953 г., а Эренбургу все еще приходилось вести переговоры по поводу текстов. Пять недель спустя он категорически отказался вносить еще какие-либо изменения [716] . Со смертью Сталина отпала необходимость плясать под дудку советских бюрократов от культуры.

Эренбург продолжал свою деятельность от имени Движения сторонников мира. Осенью 1951 г. он вместе с Пабло Нерудой отправился на месяц в Китай, где они вручили вдове Сун Ятсена Сталинскую премию «За укрепление мира». Годом позже, в декабре 1952 г., Кремль объявил следующих лауреатов этой премии, в числе которых был и Эренбург. До тех пор эту награду приберегали исключительно для иностранных коммунистов или попутчиков, таких как Ив Фарж или Поль Робсон, чьи усилия, весьма полезные для советской пропаганды, заслуживали признания. Эренбург был первым советским гражданином, удостоившимся премии «За укрепление мира». Фотографии семи лауреатов, включая Эренбурга, украсили верхнюю половину первой страницы «Правды» и «Литературной газеты». «В своих острых памфлетах, так же, как в романе „Девятый вал“, — гласило правительственное сообщение, — Эренбург разоблачил ничтожность и внутреннюю пустоту американских претендентов на мировое господство» [717] . Однако время, на которое пало награждение, было смутным. Четыре года назад, зимою 1948–1949 гг., Кремль арестовал ведущих представителей еврейской культуры. Никто не знал, какая их постигла судьба, хотя среди них были высоко чтимые писатели. В тюрьме находилась и Л. С. Штерн, выдающийся биолог, первая женщина, избранная членом Академии наук. Она входила в Еврейский антифашистский комитет, как входил в него и С. А. Лозовский, бывший заместитель министра иностранных дел, также арестованный.

В этом деле тень падает на Фефера за ту роль, какую он сыграл на процессе. Фефер состоял осведомителем и будучи арестован, дал показания против остальных еврейских писателей. Поэт Самуил Галкин сообщил, что видел его на «очной ставке», устроенной ему с Фефером следователем. От Фефера остался «скелет с бородой» — все, что Галкин смог о нем сказать [718] . Между маем и июнем 1952 г. состоялся закрытый процесс. На скамье подсудимых сидело пятнадцать обвиняемых. Единственным свидетелем обвинения среди них выступал Фефер. Формально им инкриминировался тайный сговор — захватить земли Крыма для евреев, лишившихся прежнего места жительства в ходе войны. Действительно, по инициативе Фефера, поддержанной, среди прочих, Михоэлсом, члены комитета обращались к Сталину с просьбой поставить вопрос о предоставлении части Крыма советским евреям, которые не могли вернуться на Украину или в Белоруссию. Возможно, идея эта была политически наивной, но она не содержала и намека на намерение создать в Крыму «сионистскую базу» для последующего расчленения Советского Союза, как утверждал на процессе Фефер. Эренбург, вышедший из Еврейского антифашистского комитета в 1944 году, никакого участия в инициативе по созданию в Крыму автономной еврейской области не принимал. Его отказ поддержать этот проект, по мнению одного бывшего агента КГБ, «спас ему жизнь и положение» [719] . Закрытый процесс закончился вынесением смертного приговора всем обвиняемым, кроме Л. С. Штерн (ее на пять лет отправили в ссылку) и Соломона Брегмана, который потерял сознание на суде и так и не пришел в себя (он умер в тюремной больнице в январе 1953 г.). Все остальные были тайно расстреляны ночью 12 августа 1952 года — дата, отмечаемая как «ночь казненных поэтов».

Следующей расправы не пришлось долго ждать. В ноябре 1952 г. четырнадцать руководителей чешской компартии — из них одиннадцать евреев — предстали перед судом по обвинению в заговоре против коммунистического строя в странах Восточной Европы. Главным обвиняемым был Рудольф Сланский, бывший глава компартии Чехословакии. Давний друг Эренбурга, Владимир Клементис, министр иностранных дел Чехословакии в 1945–1948 гг., также оказался на скамье подсудимых. Слова «сионистские проходимцы» встречались в обвинительном заключении чуть ли не через строку, а прокуроры особенно напирали на еврейское происхождение большинства подсудимых, в прошлом заслуженных членов коммунистической партии, беззаветно преданных Сталину. Пока шел процесс, газеты и радио Восточной Европы и Советского Союза во всю клеймили Сланского и его «подельников», неизменно повторяя антисемитские издевки, которыми были пересыпаны речи прокуроров. Бухарестское радио в типичной передаче вещало: «У нас тоже есть преступники в нашей среде и уничтожить их наш долг» [720] . Через неделю после окончания процесса Сланский и десять его товарищей были повешены, их тела кремированы, пепел развеян вдоль шоссейных дорог.

Но на этом замыслы Сталина не кончались. Чудовищная драма близилась к своей кульминации.

13 января 1953 г. в двух передовицах на первой странице газеты «Правда» сообщалось об аресте девяти врачей, «ставивших своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». Арестованные обвинялись в убийстве А. А. Жданова и А. С. Щербакова — которые, как до тех пор считалось, умерли естественной смертью — и в умысле убить целый ряд крупных военачальников Советской армии, находившихся под их медицинским надзором. «Все эти врачи-убийцы, ставшие извергами человеческого рода», были завербованы американской разведкой по наводке «известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса». Это сообщение ТАСС появилось ровно через пять лет после убийства Михоэлса [721] .

В середине двадцатого века Кремль воскрешал клеветнический вымысел о злодеях-евреях, норовивших изводить ядом своих врагов. Советское общество охватила паника. Врачам, прежде всего врачам евреям, перестали доверять. «Все повторяли, в больницах ад, — писал, оживляя в памяти те дни, в своих мемуарах Эренбург, — многие больные смотрят на врачей как на коварных злодеев, отказываются принимать лекарства». Знакомый рассказал Эренбургу о женщине-враче, которой «пришлось весь день глотать пилюли, порошки, десять лекарств от десяти болезней — больные боялись, что она „заговорщица“» [722] .