С самого начала выбрал стратегию: максимально ничего не знать. Пусть она говорит. Пусть сама разбирается. Вообще тут просто мимокрокодил.

Но когда она заговорила о том, кто она – это было… не то чтобы шок. Это было, как если бы муха заползла тебе в рот, пока ты смеялся. То есть вроде смешно, но теперь плеваться надо.

– Я человек, – заявила она почти сразу, даже раньше, чем узбечка.

– Не может быть, – отозвался скептически, оглядывая броню, плащ, руны, выжженные у груди и эти странные глаза, в которых почему-то скапливался не свет, а тишина.

– Я человек. Просто не с этой вашей... Зе... Земли.

– Мы с Земли.

– Нет, – сказала она. – Земли больше нет.

После этого у меня был тихий мини-припадок. Не внешне – внутри. Потому что, как выяснилось, Земля, моя, родная, с полями, интернетом и субботними пельменями, давно превратилась в радиоактивный пейзаж, о котором гуляют лишь легенды.

– Эпоха героев, – сказала она. – Тогда всё и случилось. Взрывы, война, очищение. Теперь туда никто не летает. Прах. Звёздный памятник.

Корабль слабо дрожал, наверное, от того, что гравитационный компенсатор где-то хрипел, как астматик на подъёме. Или просто старый. Или мы. Я даже не знал, сколько времени прошло. Вообще. Всё время шло только по внутреннему щёлканью мозга: "ел", "не ел", "поспал", "хотел убить", "передумал".

Сначала мы были чужими. Потом чуть меньше чужими. Теперь – странными соседями в гостинице на краю времени. Я с ранами и недоверием. Она с троном, рунной бронёй и тремя-четырьмя обломками мира в глазах.

– Костас, – представился однажды. Не "Константин". Не "лейтенант". Просто Костас.

– Костас…, – переспросила она, будто пробует вкус. – Это русское имя?

– Ага. Почти.

– Ты русский?

– Ну… скажем, я родился в семье, которая считала себя русской. Но в основном – американец.

Не рассказывать же ей всю свою запутанную историю. Пусть будет так.

– А у нас только русских брали в Императорскую гвардию.

Тут мне пришлось выдохнуть. Медленно. Потому что у меня внутри что-то хрустнуло.

Империя.

Галактическая.

И в неё берут только русских. В смысле, в гвардию.

Что ж, выходит, отряд у меня был элитный. Только мы об этом не знали. Ни казах, ни эвенк, ни даже пара евреев. И родословные не проверяли. И к экзаменам не готовились. Прилетели с орбитальной базы, как на шашлыки. А оказалось – вписались в священную историю.

– Империя есть. Большая. С планетами, с флотами.

– Мы знали, что вы есть, – добавила она. – Но не думали, что… такие. Хотя нет, не знали, иначе бы вы не были потерянной колонией.

Не стал спрашивать – "такие" это какие. Убитые? Молчаливые? Или всё ещё верящие в Землю, которой на самом деле давно уже нет?

Так и сидели. Она – на своём "троне" с остатками иконографии имперского духа. Я – в броне, местами расплавленной, с засохшей кровью на локте, почти привычной. Одежды здесь не было никакой, в отличии от еды и воды. Ну и удобств, как говорится. Личности без дома. Сородичи по молчанию.

Где-то сбоку пульсировал экран, и иногда ловил знакомые звёздные формы. Сейчас не вся сфера светилась. Созвездия, вроде бы наши. И всё равно ощущение было такое, будто уже не на той стороне небес. Насколько далеко откидывает судьба, когда ты просто хочешь выжить?

Потом был вечер. Или утро. Или что-то, когда лампы корабля меняют спектр, и тебе кажется, что время идёт. Она пыталась шутить. Или петь. Или рассказать анекдот. В ответ, пытался изображать смех. И немного получалось.

Немного.

Золотарёв, слава тебе Господи, молчал. Видимо, приуныл. А может, решил не мешать. А может и не было его.

Ловил себя на мысли: мне не страшно. Непривычно? Да. Абсурдно? Более чем. Но не страшно.

Фёкла – человек. Человек со звезды… не нашей. Как бы странно это ни звучало. И я тоже. Хотя в последнее время больше похож на полураскрывшийся снаряд. И, знаете… даже с этим можно жить. Если есть с кем говорить. Или хотя бы слушать.

И если вдруг кто-то решит, что космос – это про холод и одиночество…. Ну… да. Иногда. А иногда – это просто комната с пульсирующим светом, сломанным межзвёздным кораблём и девушкой с глазами эпохи.

Вот чего я никак не ожидал – так это того, что ей сто семьдесят два стандарных года. А учитывая параметры орбиты нашей планеты – это почти одно и тоже что наш земной год.

Просто финиш… семьдесят два, мать твою, плюс сто лет.

Признаться, аж вздрогнул. По рефлексу. То ли от того, что представил себе бабку с вязанкой хвороста и клюкой, то ли потому что мозг мой просто не хотел складывать цифры с лицом напротив.