— Да! — та подпрыгнула и захлопала в ладоши. — Желаю! Матушка, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Я их видела, это такая прелесть!

Видела? Елена чуть нахмурилась. Не иначе, Мелисса похвасталась кузине, что матушка обещала со временем отдать всё это ей. Не жалко, конечно, но надо бы объяснить ребёнку, что хвастаться — во-первых, некрасиво, а во-вторых, может быть просто опасно. Один такой тоже вот… тряс полным кошельком в неподходящей компании.

Словом, пришлось нести шкатулку и терпеливо ждать, пока Аделаида и Дианора всласть пороются в ней. Чтобы в результате девочка взяла, как и собиралась, тот самый гарнитур «под жемчуг», а её матушка, повздыхав с мученическим видом и пометавшись между гордостью и желанием принарядиться, выбрала серьги и длинные, в несколько рядов бусы из янтаря — янтарь драгоценным камнем не считался, но его многие любили за приятный медовый цвет и за ощущение тепла. Янтарь вообще считался полезным для здоровья, и баронесса могла бы одним этим объяснить свой выбор. А ещё он так эффектно смотрелся на малахитово-зелёном бархате!

— А вы не желаете пойти с нами? — спросил сир Георг, очевидно, в порыве благодарности. — Я знаю, что Ламберт у меня не любитель подобных развлечений, но раз в год можно и потерпеть.

Он выразительно посмотрел на брата, и тот обречённо кивнул. Елене стало даже смешно: бедный, бедный сир Ламберт! На какие только жертвы не приходится идти ради хотя бы кратковременного перемирия в семье! Он даже готов тосковать целый вечер, подпирая колонну или стену, в душном зале, заполненном целой толпой совершенно ему не нужных и не интересных людей, лишь бы невестка заткнулась хоть ненадолго. Хотя, между прочим, результат от принятого Еленой приглашения мог бы быть и обратным — госпожа баронесса целый вечер пыталась бы делать вид, что вот эта особа… да-да, вот эта, дорого и со вкусом одетая, с небольшим состоянием на шее, на пальцах и в ушах, прекрасно воспитанная и умеющая поддержать пустую вежливую беседу ни о чём… что эта наглая тварь тут совершенно случайно, и сира Аделаида к ней никакого отношения не имеет.

— Благодарю, — ответила Елена, сделав шутливый книксен. — Но я обещала своим детям прогулку, а нашим маленьким работникам из приюта — что приведу к ним настоящую морозную магессу, чтобы она помогла им построить горку. У меня после этого просто не останется времени, чтобы привести себя в порядок должным образом.

Обе дамы из Волчьей Пущи глянули на неё изумлённо (отказаться от поездки на бал?!), дорогой супруг — с горячей благодарностью, барон только хмыкнул, а его сын проворчал себе под нос, но вполне отчётливо:

— Да я бы тоже лучше… на горку.

Георг настоял, что первым свидетелем будет он сам — на правах главы семьи, а Аделаида (наверняка по его приказу) попросила об услуге какую-то из своих кузин. Которая, разумеется, тут же разнесла скандальную новость по всему городу: младший брат барона Волчьей Пущи удочерил девчонку из семьи суконщиков! Никаких торжеств по этому поводу не устраивали, просто пришли вечером — возможно, совсем и не по этому поводу, а просто в гости — незабвенный Рутгер Вебер с супругой и его шурин с фавориткой и с детьми. Мелиссе подарили целую стопку книг, деревянную фигурку мантикоры со зловеще поблёскивающими зелёными глазами из какого-то прозрачного камня и в надетом на манер ошейника ожерельице размером как раз по детской шейке. Впрочем, Мелисса, расцеловав и матушкину подружку, и её супруга, и брата (с фавориткой Алекса Меллера она только поздоровалась, причём довольно прохладно), заявила, что Коре — да, её будут звать Кора! — ошейник гораздо нужнее, так что пусть она и носит.

— Это ваша работа? — спросил Ламберт слегка болезненную с виду, то и дело покашливающую веберовскую супругу: порезы на левой руке были уж очень красноречивы. — И дракон, который стоит у нас над камином? Как живые оба… — Что это как-то странно для женщины — увлекаться резьбой по дереву, он говорить не стал. Она такого, наверное, уже до мозолей на ушах наслушалась.

— Должно же быть что-то для души, — словно оправдываясь, сказала она. Да, похоже, ей то и дело выговаривали, что неприлично супруге состоятельного ткача, дочери не менее состоятельного бакалейщика возиться с деревяшками, точно какому-то столяру.

— Конечно, должно, — буркнул её супруг. — И я сто раз тебе говорил: плюнь ты на этих идиотов. Сами ничего, кроме своих пыльных мешков, не знают и знать не хотят, вот и тянут тебя за собой. — Он тряхнул головой и сказал, уже обращаясь к остальным: — Прошу прощения, старые мозоли.

…Но несостоявшиеся торжества — это одно, а к двум самым важным старым грымзам девочку всё-таки пришлось свозить: родственницы, мантикора их заешь! Могут со временем пригодиться. Сам Ламберт по этому поводу не переживал: манеры у Мелиссы Ферр, ныне сиры Мелиссы из Волчьей Пущи, были получше, чем у Дианоры. Это своего «гоблина в юбке» он бы не рискнул вот так взять и представить тётушкам, а за приёмную дочь можно было не бояться. Ну, это он так думал. Супруга, оказывается, считала иначе.

— Мелисса, — сказала Елена, откровенно нервничая (к нескрываемому злорадству Аделаиды), — очень тебя прошу, молчи. Вот просто молчи, и всё!

— Совсем молчать? — уточнило хитроумное дитя. — Даже если о чём-то спросят?

Елена прикусила губу. Карета мягко покачивалась, зачарованные кристаллы внутри горели россыпью звёздочек, и лица в голубоватом бледном свете казались слегка призрачными. Дианора с Кристианом наслаждались поездкой — ради этой кареты они согласны были потерпеть даже тётушек и троюродных бабушек. А Аделаиде, кажется, больше нравилось просто подъехать к дому очередных родственников в экипаже гномской работы, и какая разница, что не в своём.

— Да, сира. Нет, сира. Вы очень добры, сира, — отчеканила Елена. — Вполне достаточно. Если не скажешь ни слова больше, проси чего хочешь, хоть луну с неба, хоть котёнка породы суффирская мау.

— Учиться вместе с Тео! — ни минуты не раздумывая, выпалила Мелисса.

— Боги! Да зачем тебе это? Я вот прекрасно обхожусь без меча на поясе, как видишь. Абак, скажу я тебе, сплошь и рядом куда более грозное оружие.

— Вы сказали: чего хочешь! — возмутилась Мелисса.

Ламберт усмехнулся. Девочка была упряма, но вряд ли от родного отца ей достался только «кошачий» подбородок и тонкое, нервное личико. Наверняка и к боли она гораздо чувствительнее, чем брат или даже мать.