— Но ведь раньше расчеты показывали, что и без помола пшеница получилась бы дешевле? — заметил я.

— Мы опирались на более высокую цифру урожайности, — пожал плечами Терентьев. — К сожалению, семенного фонда с более высокой урожайностью у ленинградцев пока мало. Им самим он нужен для увеличения запасов. Но они согласились поставить одну нашу теплицу у себя.

— Ну, хоть что-то. С агромостами разобрались?

— Да, — вздохнул Иван Трофимович. — Товарищ Остапин передал нам проектную документацию. Сейчас ищем завод, который согласится нам создать первый рабочий образец по ней. Но с этим есть сложности — у всех план, а мы в него не включены.

— Дайте мне список предприятий, способных выполнить наш заказ, — пришло время уже мне вздыхать. — Буду сам с ними договариваться.

В остальном все шло по намеченном плану работ. Уже в конце месяца должны были закончить с постройкой теплиц, после чего начнется их эксплуатация. Это не только пшеницы касается, но и других культур. И лишь в конце года можно будет подводить итоги — соответствуют ли наши расчеты полученному результату.

Завершив разговор с Терентьевым, я отправился в ангар на заднем дворе нашего НИИ, где были оборудованы лаборатории по сборке и испытанию опытных образцов новейшей техники. Сегодня там меня пообещали порадовать наши «бытовики». Юрий Борисович до недавнего времени упорно отказывался говорить, как идут дела с созданием холодильного аппарата. Пришлось дать ему срок — до конца февраля и если подвижек не будет, пригрозить увольнением с соответствующей записью в трудовой книжке. Но даже это не смутило инженера, и тот хранил гордое молчание о ходе работ, повторяя как болванчик «процесс идет» и «мы не стоим на месте». И вот вчера он прервал свой «обет молчания», заявив, что ему есть, что мне показать.

В ангаре меня уже ждали. Само здание было одноэтажным с высокими под пять метров потолками и разделено на несколько секций перегородками по три метра в вышину. Слева было оставлено место под проход вдоль всего помещения, эдакий «коридор». Первая секция сразу от входа принадлежала нашим «аграриям». Здесь пахло стружкой дерева, в углу лежали пачки досок, а по центру была собрана мини-копия одной из теплиц. На ней сейчас монтировали макет агромоста. Мне пока об этом Иван Трофимович ничего не говорил, видимо хотел показать, когда уже все будет готово, а сам я в ангар хожу редко, чтобы не мешать людям работать. Ну и других дел хватает — организация сотрудничества с разными заводами, колхозами и ведение документации института отнимают уйму времени.

Юрий Борисович нашелся в следующей «секции». Он с двумя своими помощниками и тремя слесарями стояли рядом с металлическим шкафом мне где-то по грудь и шириной около полуметра и при моем появлении выстроились возле него в подобие шеренги. Егоров гордо выпятил грудь вперед и, указав на шкаф, произнес:

— Прошу ознакомиться, холодильный шкаф модели «Холод-20»! — сказал он так, как в моем прошлом представляют новую марку автомобиля.

— А почему двадцать? — не удержался я от вопроса, подходя к агрегату.

— Замораживает все, что находится внутри, до минус двадцати градусов по Цельсию.

Покивав, я скомандовал:

— Ну, показывайте.

Инженер тут же раскрыл дверцу шкафа, откуда на меня дыхнуло холодом. Камера внутри была лишь одна, разделенная на три отдела двумя стеклянными полками. Дальше Юрий Борисович начал рассказывать, какой хладагент был применен, почему именно он, какая мощность у холодильника и в какой срок происходит охлаждение. И тут я узнал, что фреон уже изобрели! Правда совсем недавно, буквально в 30-м году в США. Собственно об этом Егоров узнал от Льва Борисовича, к которому по моему заданию отправился две недели назад — искать подходящий газ для нашего аппарата. Уже после него он отправился в государственный архив, чтобы получить журнал о последних достижениях американцев на ниве бытовой техники. Совместив полученные сведения с моими пояснениями, что я хочу видеть, он и пришел к идее создания стоящего передо мной шкафа. Причем он был настолько уверен в своем успехе, что до последнего не хотел мне говорить о ходе сборки, чтобы произвести впечатление. Ну что сказать? Произвел. Его «холод» работал на отлично и почти не отличался от морозилок будущего. Такой агрегат уже не стыдно и членам политбюро показать, о чем я и заявил ему и всему коллективу «бытовиков». Те расцвели довольными улыбками. Хотя по сути, как я понял, многое они просто скопировали у американцев. Но мне плевать, главное — чтобы это чудо инженерной мысли оказалось доступно советским людям.

Поблагодарив всех за отлично выполненную работу, напомнил Егорову о необходимости еще предоставить отчет и смету — в какую цену вышел аппарат, после чего разработать техдокументацию для его передачи в промышленное производство. Ну а сам решил отправиться в последнюю секцию, которую занимали «трактористы». Так у нас стали звать людей Степана Дмитриевича. И не прогадал! Аналог «бобкэта» уже был на этапе сборки. Правда, он все же сильно отличался от того, что я привык видеть в будущем. Однако главное, чтобы функции свои выполнял. Вот об этом я и спрошу Остапина. Вон он, как раз спешит ко мне…

Февраль — апрель 1933 года

— Сергей Федорович! — подошел ко мне начальник отдела по проектированию новых машин и пожал руку. — Хотел вас чуть позже позвать, еще не закончили сборку.

— Так и я здесь не из-за вас. Соседи вот ваши пригласили, — махнул я рукой в сторону «бытовиков».

— Да, Юра говорил, что они на финальном этапе. Закончили, значит.

— Ну да. А вы, я смотрю, тоже время не теряете.

За спиной инженера двое рабочих с помощью отвертки, молотка, пары ключей и всем известной матери крепили к основанию будущей машины систему подъема-спуска для разных насадок на нее. Когда я только обрисовал в словах, как должен выглядеть универсальный трактор, то Остапин сначала не понял, как именно должны «подниматься-опускаться» насадки. Тут-то и выяснилось, что никаких гидравлических систем еще не существует. Во всяком случае, в нашей стране. Степан Дмитриевич сначала даже не понял, что за «поршни» должны быть в насадках в версии того же экскаватора. Потом решил, что я ему объясняю принцип экскаваторов на паровом приводе. Но такие возможны лишь на железных дорогах, где и используются, из-за котла, которые занимает большой объем. И лишь когда я прямым текстом начал говорить про гидравлику (вспомнил наконец в процессе разговора название привода), то получил удивление в ответ и разведенные в стороны руки инженера. Не было таких приводов. Были другие — механические, где применялась лебедка. Вот и сейчас я смотрел на то, как монтируют такую лебедку на будущий первый советский «бобкэт».

Степан Дмитриевич обернулся и досадливо поморщился.

— Да, пытаемся.

— А в чем проблема?

— Систему тросов мы на бумаге продумали такую, чтобы ее снимать не приходилось. Сами понимаете, требовалось сделать насадки быстросъемными, а если троса на насадках были бы, то этого не достичь. Но вот про удобство монтажа этой системы мы не подумали.

— Вот и первая «детская» болезнь, — заметил я.

Остапин помрачнел, но кивнул, признавая, что этот момент придется позже переделать. Однако текущую сборку никто останавливать не собирался — мало ли что еще вылезет на следующих этапах? То же управление проверить необходимо, насколько оно удобно для машиниста. Ну и самое главное — не будет ли проблем в эксплуатации насадок, какую эффективность они покажут, контакт соединений — не будет ли тут проблем. Короче, узких мест масса и все их нужно протестировать.