— Ладно, — вздохнул я. — Ну, давай. Лечи.

***

И Ник начал лечить.

Вообще, по-моему, это нихрена не честно. Нормальные доктора что-то делают, пока ты лежишь и релаксируешь. Вот как Мэйтата, например. А этот... Ну ладно, он — сел, я — лёг. А потом мне же и п**деть пришлось, не затыкаясь. Он только вопросы задаёт. Нормальная работа, блин, я тоже такую хочу. Ну а чё? Я вот, когда не в творчестве, только тем и занимаюсь, что до всех пьяным до*бываюсь и угараю.

Сандра осталась внизу, ждать меня, выздоровевшего и обновлённого. А Ник, раз уж я выразил полнейшее равнодушие к окружающей меня обстановке, провёл меня в огромный зал. Хоть в футбол играй.

Я лежал на кушетке, он — сидел в паре метров с умным видом.

— Что вас сюда привело? — начал Ник.

— Сэнди, — зевнул я. — Не, ну я б и без неё нашёл. Отыскал бы для начала Гроя. Я хорошо знаю нычки этого глиномеса. Потом — вломил бы ему. Ну, чисто для порядка, поздороваться. Поговорили бы...

— Я хотел спросить, что именно вас заставило искать общества психолога.

У-у-у, какой же он крутой. Прям как уж в масле. Изо всех сил старается не сказать, что мне, мол, нужна помощь. А то вдруг я оскорблюсь, травмируюсь, и у меня на веки вечные повиснет пися. Вот что значит — в цивилизованной стране человек родился.

Я подавил рефлекс достать бутылку и выпить, как я делаю всегда, когда сталкиваюсь с чем-то, что меня восхищает или расстраивает.

— Сны меня замучили, братка, — вздохнул я.

— Какие?

— Страшные — что твой п**дец.

— Можете рассказать один?

— Да легко. Ну, вот, на прошлой неделе, например, снится мне, что я в школе. Мы с братухой моим сидим за одной партой. А училка перекличку затеяла. И, такая: «Воронцов Иван!» А я такой: «Здесь!» А она опять: «Воронцов Иван!» Я ей: «Тут я, алё!» И тут Федька такой: «Его нет!» И училка такая: «Ясно, вычёркиваем». И, сука такая, вычёркивает у себя в журнале чего-то. Я думаю — ну, сука, щас я тебе выдам! И проснулся.

Дурацкий был сон. И, главное, совершенно непонятно, почему меня после него трясло, как припадочного, и чуть потом холодным не прошибло. Пота-то в виртуале пока нет — и на том, как говорится, спасибо.

— А что вы чувствовали, во сне? — спросил Ник.

— Ну как — что? Злость, естественно. Тебя вот не бесит, когда ты говоришь, говоришь человеку что-нибудь, а он — ноль вниманья, х*й презренья?

— Часто у вас так бывает? Чтобы вы говорили, а вас не слышали?

— Пф! Да постоянно. В глаза смотришь, говоришь: «Ты дебил, б**дь, ты тупорылая марионетка из пикселей, ё**ный!» А он — хлоп-хлоп этими своими... моргалками. И вообще не отдупляет. Только скулит: «У-у-у, Мёрдок злой-плохой-набуха-а-ался! Пойду куратору пожа-а-а-алуюсь!» Тьфу! — Я сплюнул от досадных воспоминаний. — Я прям как мальчик этот...

— Ага, опять мальчик? — обрадовался Ник. — Как во сне?

— Да не, — отмахнулся я. — Другое. Сказка такая есть — называется, «Новое платье короля», слыхал?

— Расскажите.

— Ну, смотри, твои деньги, не я за сеанс плачу.

— Вообще-то как раз вы платите за сеанс.

— Это ты так думаешь, Ник. Распространённое заблуждение. Не ты первый, не ты последний. Ну, короче, там, в сказке, был король. Мужик на стиле, весь из себя модный. Но чё-то всё подзадолбало. И нанял он крутых портных, чтобы заделали ему новое платье. Те при**ели, конечно, но — сделали. Король надел, перед зеркалом покрутился — красотища, что п**дец. Пойду, говорит, народу покажусь. Портные ему: «Мож, нуивона**й, вашество?» А он: «Молчать! Казнить! Не п**деть!» — и пошёл. Идёт по улице, весь такой гордый, степенный, пальцы веером. Народ рты поразевал, смотрят все, не знают что сказать. И тут вдруг выбегает маленький мальчик и кричит: «Х*ли ты в платье-то ходишь, ты чё, б**дь, пидор?!» И тут король понял, что свалял нереальную х**ню. Развернулся — и бегом во дворец. Но — поздняк метаться. Народ уже смекнул, что король-то — пидор. Так и свергли его нахер. Потом Союз построили.

Ник долго молчал, переваривая глубокий смысл сказки. Потом почесал лоб ногтем большого пальца.

— Хорошо-о-о... Значит, вы — как этот самый мальчишка. Вы единственный говорите людям правду. А они не хотят её слышать. Вы кричите, но вас не слышат. Как будто бы вас не существует.

— С языка снял, братуха, — похвалил я мозгоправа. — Вот даже сейчас. Я ж мега-звезда городского масштаба, так?

— Вы весьма популярны, — осторожно согласился Ник.

— Ну вот. Слушают, переслушивают и даже сами поют. А толку? Можно подумать, они что-то в себе меняют. Как об стену горохом!

— А что они должны в себе изменить?

— Да хоть что-нибудь, — поморщился я. — Мне насрать, в общем-то.

— То есть, вы расстраиваетесь из-за того, что люди не делают чего-то, на что вам наплевать?

Во вывернул, а! Ну, пи**юк, ну, уважаю!

— Грустно мне тут, Ник, — сказал я. — Сижу за решёткой в темнице сырой, вскормлённый в неволе орёл молодой... Вот самому смешно. Сижу я, нарисованная херня, и другой нарисованной херне, значит, душу изливаю. Бред какой-то. До чего докатился!

— Кажется, я начинаю понимать...

— Ну, ты — умный, тебе положено.

— Вы испытываете боль из-за осознания иллюзорности бытия. И вы хотите, чтобы эту боль разделили с вами все люди. А этого не происходит. Верно?

— Ну... Так-то, может, ты где-то и прав. Боль-то эта — она ж настоящая, понимаешь?

— Прекрасно понимаю.

— Ну, вот. Живу тут — как среди зомбаков. Огорчает немножко. Хотя оно, честно сказать, и в реале так же. Вот один в один. Так что — в среднем по палате — нихера нового. Времена меняются, декорации, а люди — какими были, такими и остались. Вот сейчас Воланд тут представление устроит — думаешь, что-то по-другому будет?