— Марки, нам пора идти, — говорила мама. — Нам еще надо сходить в два-три места. Можешь пойти с нами, но если хочешь, оставайся, поиграй еще с кузенами.

Я всегда отвечал, что остаюсь в «Буэнависте». Ни за что на свете я бы не согласился потерять хоть час за ее пределами.

Я долго не мог понять, почему родители избегают «Буэнависты». Возвращались они только под вечер. Иногда мы оставались ужинать у дяди и тети, иногда все вместе ужинали в городе. Но случалось, родители предлагали мне поужинать с ними, втроем. Мать говорила:

— Маркус, хочешь, поедим с нами пиццы?

Я не хотел быть с ними. Я хотел быть с остальными Гольдманами. Я бросал взгляд в сторону Вуди и Гиллеля, и мать сразу все понимала:

— Оставайся, повеселись еще, мы за тобой придем около одиннадцати.

Я лгал, глядя на Вуди и Гиллеля, — на самом деле я смотрел на дядю Сола и тетю Аниту. Именно с ними я хотел остаться, а не с родителями. Я чувствовал себя предателем. Как и по утрам, когда мать хотела пойти в торговый центр, а я просил, чтобы она сперва отвезла меня в «Буэнависту». Мне хотелось попасть туда как можно быстрее, потому что если я приеду пораньше, то смогу позавтракать в квартире дяди Сола, а не в «Дельф’Инне». Мы завтракали в тесноте прямо у входа в «Дельф’Инн», ели из одноразовых тарелок волглые оладьи, разогретые в микроволновке. А Балтиморы завтракали на балконе, за стеклянным столом, который, даже если я появлялся неожиданно, всегда был накрыт на пятерых. Как будто они меня ждали. Гольдманы-из-Балтимора и беженец из Монклера.

Случалось, я уговаривал родителей отвезти меня в «Буэнависту» с раннего утра. Вуди и Гиллель еще спали. Дядя Сол за кофе просматривал бумаги, тетя Анита сидела рядом и читала газету. Меня завораживало ее спокойствие, ее способность, помимо работы, держать на себе весь дом. Что до дяди Сола, то он, несмотря на всю свою занятость, деловые встречи, поздние возвращения с работы, делал все, чтобы Гиллель и Вуди не замечали его рабочего графика. Он ни за что на свете не пропустил бы поход с ними в аквариум Балтимора. То же самое было и в «Буэнависте». Для них он всегда был рядом, всегда свободен и безмятежен, несмотря на бесконечные звонки из бюро, факсы и долгие ночные бдения: с часу до трех ночи он правил свои заметки и составлял иски.

Лежа на раскладушке в «Дельф’Инне» и пытаясь уснуть, пока родители дрыхли без задних ног, я любил представлять себе Балтиморов в их квартире. Все спят, кроме дяди Сола: он еще работает. Во всей башне светится только окно его кабинета. Из открытого окна веет теплый ночной ветерок Флориды. Если бы я жил с ними, я прокрался бы к его комнате и любовался им всю ночь.

Что такого волшебного было в «Буэнависте»? Все. Это было сногсшибательно и в то же время мучительно, ибо, в отличие от Хэмптонов, где я мог чувствовать себя Гольдманом-из-Балтимора, во Флориде находились мои родители и я не мог сбросить с себя шкуру Гольдмана-из-Монклера. Именно благодаря этому — или в силу этого — я впервые понял то, чего не понимал в Хэмптонах: в семье Гольдманов разверзлась социальная пропасть, масштабы которой окончательно открылись мне лишь гораздо позже. Самым наглядным ее признаком служила для меня почтительность, с которой охранник при входе в комплекс здоровался с Гольдманами-из-Балтимора и, завидев их, спешил открыть перед ними решетку. Нас же, Гольдманов-из-Монклера, он прекрасно знал и тем не менее неизменно спрашивал:

— Вы к кому?

— Мы в гости к Солу Гольдману. Квартира 2609.

Он просил предъявить удостоверение личности, печатал что-то на компьютере, снимал телефонную трубку и звонил в квартиру:

— Мистер Гольдман? К вам пришел некий мистер Гольдман… Очень хорошо, спасибо, пропускаю. — Открывал решетчатые ворота и произносил: — Все в порядке, — сопровождая слова величественным кивком.

Дни, проведенные в «Буэнависте» с Балтиморами, были пронизаны солнцем и счастьем. Но каждый вечер мою чудесную жизнь Балтимора портили родители, хоть они и не были ни в чем виноваты. В чем их преступление? В том, что они за мной приходили. Каждый вечер я с каменным лицом усаживался на заднее сиденье взятой напрокат машины. И каждый раз мать спрашивала: «Ну что, хорошо повеселился, дорогой?» Мне хотелось крикнуть им, что они ничтожества. Мне хотелось собраться с духом и громко перечислить им все «почему?», готовые слететь у меня с языка всякий раз, как я покидал Балтиморов и возвращался к Монклерам. Почему у нас нет летнего дома, как у дяди Сола? Почему у нас нет квартиры во Флориде? Почему Вуди и Гиллель могут ночевать вместе в «Буэнависте», а я должен давить раскладушку в жалком номере в «Дельф’Инне»? И вообще, почему Вуди стал избранником, не таким, как все? Почему везунчик Вуди сменял своих ничтожных родителей на дядю Сола и Аниту, почему не я? Но я всего лишь оставался славным Гольдманом-из-Монклера и сглатывал вопрос, огнем пылавший у меня на языке: почему, почему мы не Гольдманы-из-Балтимора?

В машине мать увещевала меня: «Когда вернемся в Монклер, не забудь позвонить дяде Солу и тете Аните. Они снова столько для тебя сделали». Мне не надо было напоминать, я бы их и так поблагодарил. Каждый раз, вернувшись с каникул, я звонил им. Из вежливости — и из ностальгии. Я говорил: «Спасибо за все, дядя Сол», а он отвечал: «Не за что, совершенно не за что. Не надо меня все время благодарить. Это тебе спасибо, что ты такой классный парень, иметь с тобой дело — одно удовольствие». А если трубку снимала тетя Анита, она говорила: «Марки, котик, это естественно, ты же член семьи». Я краснел у телефона, когда она называла меня котиком. Я краснел, когда, встречая меня, она одобрительно говорила: «А ты все хорошеешь», или когда, потрогав мои плечи, восклицала: «Надо же, какой ты мускулистый!» Потом я несколько дней искал в зеркале подтверждения ее слов и разглядывал себя с блаженной улыбкой. Был ли я, мальчишка-подросток, влюблен в свою тетю Аниту? Наверное. А точнее, влюблялся каждый раз, как ее видел.

Многие годы спустя, после успеха своего первого романа, то есть примерно через три года после Драмы, я позволил себе роскошь провести зимние каникулы в модном отеле в Саут-Бич. Я впервые вернулся во Флориду после «Буэнависты». Я затормозил у ворот.

Охранник высунул голову из будки:

— Добрый день, сэр, чем могу помочь?

— Я хотел бы зайти на пару минут, если можно.

— Вы жилец?

— Нет, но я прекрасно знаю это место. У меня здесь жили знакомые.

— Сожалею, сэр, но если вы не жилец и не гость, вынужден попросить вас удалиться.

— Они жили на двадцать шестом этаже, квартира 2609. Семья Гольдманов.

— У меня нет в списке никого по фамилии Гольдман, сэр.

— А кто сейчас живет в квартире 2609?

— Я не имею права сообщать подобную информацию.

— Мне просто хотелось зайти на десять минут. Посмотреть на бассейн. Изменилось там что-то или нет.

— Простите, сэр, но я еще раз вынужден попросить вас удалиться. Это частное владение. Иначе я вызову полицию.