— Я тоже все эти годы все время думал о тебе, — отозвался я.

— Не пудри мне мозги, Марки! Если бы тебе так хотелось меня увидеть, ты бы это сделал. А ты предпочел снять эту дешевую актрисульку.

— Это было через три года после того, как мы расстались! — воскликнул я. — И вообще это не считается.

Моя связь с Лидией Глур началась с недоразумения. Дело было осенью 2007 года, в Нью-Йорке. Право на экранизацию моего первого романа, «Г как Гольдштейн», купила студия «Парамаунт»; съемки должны были начаться следующим летом в Уилмингтоне, в Северной Каролине. Однажды вечером меня пригласили на Бродвей, на постановку «Кошки на раскаленной крыше», имевшую бешеный успех. В роли Мэгги — Лидия Глур, молодая, страшно популярная в то время киноактриса; режиссеры рвали ее на части. Лидия Глур в роли Мэгги явно была сенсацией года. Спектакль шел с аншлагом. Критики в один голос пели ей дифирамбы, весь Нью-Йорк жаждал ее видеть. Я же, посмотрев пьесу, решил, что Лидия Глур играет из рук вон плохо: хороша она была первые минут двадцать. Отлично изображала южный акцент. Проблема была в том, что постепенно он у нее сходил на нет и под конец спектакля явственно отдавал немецким.

На том бы эта история и кончилась, если бы случаю не было угодно назавтра свести нас с ней в кафе на первом этаже моего дома, куда я каждый день ходил. Я сидел за столиком, читал газету и спокойно пил кофе. Заметил я ее, только когда она сама ко мне подошла.

— Привет, Маркус.

Мы ни разу с ней не встречались, и я удивился, что она знает, как меня зовут.

— Привет, Лидия. Очень приятно.

— Можно сесть? — спросила она, указывая на пустой стул.

— Конечно.

Она села. Казалось, она смущается. Начала крутить свою чашку кофе.

— Кажется, ты был на вчерашнем спектакле…

— Да, это было великолепно.

— Маркус, я хотела… Я хотела сказать тебе спасибо.

— Спасибо? За что?

— За то, что ты согласился, чтобы я играла в фильме. Так классно, что ты согласен. Я… мне страшно понравилась книга, но у меня никак не получалось это тебе сказать.

— Погоди, погоди, ты про какой фильм говоришь?

— Ну, про «Г как Гольдштейн».

Так выяснилось, что она будет играть роль Алисии (то есть Александры). Я ничего не мог понять. Кастинг прошел, я одобрил каждого актера. Алисию играла не она. Нет, это невозможно.

— Это какое-то недоразумение, — довольно невежливо сказал я. — Да, съемки назначены, но смею тебя уверить, в кастинге тебя нет. Ты, наверно, перепутала.

— Перепутала? Нет-нет, я подписала контракт. Я думала, ты знаешь… то есть я думала, ты согласен.

— Нет. Говорю тебе, это какое-то недоразумение. Я в самом деле одобрил кастинг, и роль Алисии играешь не ты.

Она твердила, что уверена в своих словах. Что не далее как сегодня утром говорила со своим агентом. Что дважды прочитала мою книгу, чтобы проникнуться атмосферой. Что книга ей очень понравилась. При этом она по-прежнему нервно крутила свою чашку и в конце концов опрокинула ее; кофе разлился по столу и потек на меня. Она в страшной панике, рассыпаясь в извинениях, бросилась вытирать мою рубашку бумажными салфетками и даже своим шелковым шарфом; а мне это все до того осточертело, что у меня вырвалась фраза, о которой я почти сразу пожалел:

— Послушай, ты не можешь играть Алисию. Во-первых, ты на нее совершенно не похожа. Во-вторых, я видел тебя в «Кошке на раскаленной крыше», и ты меня не убедила.

— То есть как «не убедила»? — задохнулась она.

Не знаю, что на меня нашло, но я сказал:

— По-моему, твоих талантов не хватит, чтобы сыграть в этом фильме. Разговор окончен. Я тебя не хочу. Вообще не хочу тебя больше видеть.

Конечно, с моей стороны это была бестактность, и произнес я эти слова просто со злости. Результат не заставил себя ждать: Лидия разрыдалась. Популярная актриса плакала за моим столиком в кафе. До меня доносились перешептывания посетителей, кто-то стал нас фотографировать. Я кинулся ее утешать, извиняться, сказал, что брякнул, не подумав, — все напрасно. Она молча плакала, и я не знал, что делать. В конце концов я просто сбежал и помчался домой.

Я понимал, что вляпался по уши; ждать последствий пришлось недолго: несколько часов спустя меня вызвал к себе Рой, весьма влиятельная фигура в мире кино, продюсер экранизации «Г как Гольдштейн»; на той неделе он как раз приехал в Нью-Йорк. Он принял меня в своем офисе под крышей небоскреба на Лексингтон-авеню — багровый, потный, чуть не лопающийся в слишком тесной рубашке.

— Все вы, писатели, сборище невротиков и дебилов! — заорал он на меня. — Актриса, любимица всей страны, рыдает из-за вас на террасе кафе! Да что вы за зверь такой, Гольдман? Псих конченый? Маньяк?

— Послушайте, Рой, это недоразумение, — забормотал я.

— Гольдман, — высокопарно оборвал он меня, — вы самый молодой и самый многообещающий писатель, какого я знаю, но вы какой-то бездонный источник траблов!

В интернете появились первые наши с Лидией фотографии, снятые посетителями кафе. Поползли слухи — отчего это Лидия Глур плачет из-за писателя Маркуса Гольдмана? Уходя из кафе в Сохо, она позвонила своему агенту, а тот позвонил какой-то шишке в «Парамаунт», а тот позвонил Рою, а тот безотлагательно призвал меня, дабы закатить сцену, на которые был большой мастер. Его секретарша Мариза отслеживала в интернете все публикации о «недоразумении» и по мере того, как поднималась волна, распечатывала их, а потом периодически врывалась в офис и верещала своим визгливым голосом:

— Новая публикация, сэр!

— Читайте, честная моя Мариза, читайте нам последние новости о злополучном Гольдмане, мы хотим знать масштабы катастрофы!

— Это с сайта «Сегодня в Америке»: «Что происходит между успешным писателем Маркусом Гольдманом и актрисой Лидией Глур? Несколько человек присутствовали при бурной ссоре двух молодых звезд. Продолжение следует». Там еще комментарии, сэр.

— Читайте, Мариза! Читайте! — орал Рой.

— Лиза Ф. из Колорадо написала: «Этот Маркус Гольдман — грязная скотина».