И Махмуд верил только в это.

А если не верить, то как идти в бой? Или уж не воевать, а сразу подписывать позорный мир, чтобы уже скоро вновь воевать — или лишаться своей державы? Так что не нужно правды, нужна вера. Вера в Аллаха, в собственные силы и в волю воинов.

Уже и янычары торжественно приносили клятвы — в том числе и на Коране — что они разгромят русских и всех врагов империи. Что полягут, но победу одержат. И духовенство заверяло, что правоверные молятся правильно и самоотверженно, совершают все намазы. А значит, Аллах будет милостив и дарует Османской империи победу.

Получалось, что только мать — та, за поддержкой которой приехал султан — сомневалась: война с Россией, а скорее всего, и с Австрией и Ираном, не принесёт Великой победы.

— Ты всего не знаешь, мать. Поэтому и говоришь, что великие беды ожидают мою державу. Мои эмиссары уже у правоверных башкир. Они поднимут восстание и отвлекут русских! — выпалил султан, резко открыл дверь, хлопнул ею так, что, казалось, она тут же рассыплется.

Но в покоях только снова воцарилась тишина.

Махмуд поспешил прочь. Он, словно снежный ком, пущенный с горки, быстро обрастал не снегом, а людьми. Те, кто только что хаотично метался по ферме, устремились к своему падишаху, обступали его, шли за ним.

— И да прольётся на тебя благодать Аллаха, сын мой, — сквозь слёзы сказала мать, провожая усталым взглядом старухи своего сына.

Если где и искать эталон любви матери к сыну — то стоило бы обратить внимание на то, как Салиха любит Махмуда. Вопреки всему. Вопреки жестокости сына, его холодности, тому, что он почти всегда забывает поздравить её с праздниками и появляется лишь дважды в год — а порой и того реже. Но сердце женщины рвётся из груди, невыносимо болит.

Она понимает: после того, как османы не взяли Вену полвека назад, для величайшей мусульманской державы наступают времена великих испытаний.

* * *

Петербург

3 сентября 1734 года

Анна Иоанновна уже несколько дней пребывала в чрезвычайной работоспособности. При дворе даже растерялись, что императрица столь много внимания уделяет государственным делам. По целых четыре часа, а то и по пять, государыня принимала у себя разных вельмож, стараясь разобраться в текущих проблемах.

И пусть у неё это получалось не очень хорошо, так как невозможно с ходу понять, что вообще происходит и куда движется политика Российской империи, если заниматься делами лишь изредка. Однако кое-кому такой подход со стороны правительницы очень даже нравился.

Кое-кому — это не значит, что происходящим был доволен Эрнст Иоганн Бирон. Он в одночасье перестал быть монополистом информационной повестки. И государыня слышала теперь и альтернативные точки зрения, и порой с укоризной посматривала на своего фаворита.

Анна Иоанновна и до того прекрасно знала, что Бирон может что-то недоговаривать, а о чем-то говорить слишком много. Так что последствий для графа не будет. Но вот графа ли?..

— Герцог, доведите до нас свои соображения по башкирскому вопросу! Вы же два дня токмо об этом и говорите! — после того, как закончил свой доклад фельдмаршал Миних, обозначая основные проблемы организации будущей войны с Османской империей, государыня потребовала доклада и от своего фаворита.

Взгляды всех присутствующих обрушились на Бирона. Впервые в присутствии иных лиц Анна Иоанновна назвала своего фаворита герцогом. И это не могло не понравиться Бирону. В миг недовольство прошло. Если императрица вслух сказала «герцог», значит, и остальные последуют ее примеру. И даже не столь важно, что на самом деле ситуация с титулованием Бирона несколько иная.

Он ещё неофициальный герцог, так как курляндские бароны не провозгласили фаворита русской императрицы таковым, но Анна Иоанновна не видела никаких препятствий, чтобы это случилось уже скоро. Остерман написал, что Август III готов пожертвовать Курляндией за некоторое вознаграждение. Новоиспеченному польскому королю даже не на что провести свою коронацию, а еще бы и обеспечить, хотя бы на месяц, свой двор.

Так разве же подданные русской государыни, курляндское дворянство, не сделают так, как скажут в Петербурге?

И вот герцог Бирон встал со своего стула за большим столом для совещаний. Если и раньше Эрнст Иоганн старался показывать своё величие, гордыню, то теперь эти качества помножились надвое. Бирон взял в руки листы бумаги, перевод на немецкий язык обширного доклада капитана Норова.

— У меня есть данные, — начал говорить на немецком герцог, — что башкирцы готовят большой бунт. Они недовольны Оренбургской экспедицией, а также бесчинствами некоторых чиновников, которые посчитали, что раз находятся далеко от Петербурга, то по одному тому уже местные князьки.

Подобное заявление моментально оживило большую часть из присутствующих. Тот же князь Черкасский, пока только вводимый, как и Волынский, в ближний круг русской императрицы, предполагал, что сейчас Бирон будет рассказывать по своему обыкновению о каких-нибудь достижениях в коневодстве или начнет восхвалять что-то, что отнюдь не важное для текущих дел.

Однако бунт на башкирских землях — это очень важное событие, которое следовало бы учитывать, в том числе и при подготовке к русско-турецкой войне.