Тогда Миша выхватил из кармана своей куртки револьвер «Смит и Вессон» и прицелился точно в лоб предводителю.

– Еще шаг, и ты покойник. И вы, примкнувшие к нему, – тоже. А остальных я сдам в ГПУ, и пойдут они по статье «контрреволюционный мятеж» прямиком под высшую меру социальной защиты. Так хотите?

Поликарп угрожающе проворчал что-то, но сделал шаг назад. Двое других примирительно и угодливо закивали Мише, забормотали что-то вроде: «Слышь, гражданин начальник, не надо “гепэу”», – схватили Поликарпа за руки и повели к остальным, которые издалека всматривались и вслушивались в происходящую мизансцену.

А Миша, казалось, ни на секунду не потерял присутствия духа. Он прямо-таки весело улыбнулся.

– Раз у нас началась отрыжка капиталистического строя в виде забастовки, давайте-ка пить чай! – провозгласил Михаил, и мы втроем вернулись к своему костру.

Издалека мы видели, как рабочие медленно и неохотно стали собирать инструмент, подпоясываться – а потом отправились к тропе, ведущей вверх, в сторону перевала Кату-Ярык. Они то и дело посматривали на нас – точнее, на Мишу, ожидая, видимо, что он окликнет, остановит и согласится на их требования или продолжит переговоры.

Но он не окликнул, не остановил.

А когда наши несостоявшиеся работнички скрылись вдали, Михаил бодро сказал:

– Не дрейфить и не вешать нос! Мы обязательно что-нибудь придумаем!

В тот же день Миша и Карл Иваныч ускакали в уезд. Они не сказали нам, что собираются предпринять, но потом, когда вернулись, по отдельным их репликам я поняла: в поисках они побывали в аймачном комитете ВКП (б), и там к просьбам ленинградских ученых отнеслись благосклонно.

А назавтра Миша собрал всех оставшихся и объявил:

– Вскоре должны подъехать работники. Они местные, из воинственного алтайского племени теленгитов. Никакой работой, подобной нашей, они ранее не занимались и более привычны к седлу, ружью и аркану, нежели к лопате. Однако ради советской науки готовы пойти нам навстречу. Поэтому в наших интересах все им, что от них потребуется, объяснить и всему обучить. Русский язык они понимают, изъясняться могут и имена тоже носят русские – они все крещеные и в церковно-приходской школе обучались. И церква, православная, замечу, в селении Улаган до сих пор действует – впрочем, это не нашего ума дело, а местных комсомольцев недоработочка. Платить им мы станем так же, как и прежним, три рубля в день, они согласны. Прошу их любить и жаловать.

Вскоре наши помощники прибыли – снизу, из уездного селения, все как один на прекрасных конях, с отменной выправкой и непроницаемыми лицами. Выглядели они как результат скрещивания европейской женщины с монголоидным мужчиной – или наоборот: наполовину европейцы, наполовину азиаты, прекрасные, самодостаточные человеки.

Их предводитель осмотрел раскоп, пошептался о чем-то в стороне с Мишей. Потом Земсков подошел к нам и развел руками.

– Желают, чтобы задобрить духов, провести для начала обряд очищения. Все-таки мы на их территорию ступаем и собираемся тревожить тени предков. А иначе, говорят, никак нельзя касаться могил. Что делать! Дикий народ! Коль скоро церковь со всеми своими кадилами и паникадилами за двести лет из них языческие обычаи не выкурила, нам за один день нечего пытаться. Пусть местные партийные органы их религиозные предрассудки сами искореняют. А пока, если мы хотим, чтобы они трудились, придется пойти навстречу. Других рабочих в округе двухсот верст нет и не предвидится.

Тем временем алтайцы собрались в кружок вокруг могильника. Что-то пели своими натужными горлами, один из них громко восклицал, другие подхватывали и ритмично стучали в бубны. Потом вбили чуть в стороне от раскопа шест, и каждый по очереди благоговейно повязал на него белую ленточку.

После главарь подошел к Михаилу, безмолвно наклонил голову в знак послушания и готовности получить инструкции. Земсков обрисовал ему трудовую задачу.

Довольно споро пришлые работяги разобрали верхнюю бревенчатую крышу могильника. Бревна лиственницы за двадцать с лишним веков в земле и во льду отнюдь не пострадали. Под ними оказался лед – однако не сплошной, спекшейся глыбой, а мягкий, рассыпчатый.

Новые рабочие и впрямь не умели управляться с лопатами, и нам, включая меня и Лару, пришлось прийти им на помощь в качестве наставников и учителей.

Под слоем льда обнажилась – как и в других курганах, характерных для этой культуры, – вторая деревянная крыша.

Разобрали и ее, и нам явился громадный, красивейший войлочный ковер, на котором прекрасно сохранились узоры, нарисованные птицы, всадники и прочее. Один этот ковер, если нам удастся его целиком, без изъянов раскопать, обещал произвести сенсацию в научном мире!

В этот самый эпохальный момент, как по заказу, со стороны перевала Кату-Ярык явился с проводником, на двух лошадках прекрасный и ужасный руководитель всей Алтайской экспедиции Николай Павлович Кравченко собственной персоной из Ленинграда.

Налетел как вихрь, немедленно полез в раскоп, стал говорить, что мы правильно поступили, послушавшись его совета раскрывать именно этот курган, а потом вскричал:

– А кони?! Ведь с северной стороны могильника должно оказаться захоронение коней! Человека подобного статуса – а о нем можно судить по размерам могилы! – никак не могли отправить в последний путь без лошадей! Наверняка с ним забили пять, шесть, а то и больше – по числу родов в племени – прекрасных коней! Судя по структуре могилы, они вполне могли там, в мерзлоте, сохраниться, представляете, нетронутыми – не то что скелеты или черепа, а даже туши с шерстью и содержимым желудков! Представляете, какие можно сделать наблюдения, если вы их найдете! Я не говорю об украшениях, которыми наверняка снабжались кони и которые, возможно, не успели разграбить древние вандалы!