Шрифт:
Наши рабочие-алтайцы взялись нас сопровождать до озера – а потом забрать коней, которые они предоставят нам для этого похода.
Мы с ними подружились.
Денег у нас оставалось совершенно мало. Мы экономили на всем и потому варили похлебку из муки. Ходили по грибы – причем собирали даже условно съедобные, вроде чернушек. Иногда нас подкармливали наши же рабочие, привозили из своего уездного селения баранину.
В последний день Миша велел Карлу Иванычу достать из закромов ту самую бутылку «рыковки»: слава богу, никто в ходе экспедиции не заболел, не простудился, и водка не пригодилась для терапевтических нужд. Мы разлили ее по кружкам у костра и выпили за успех нашего предприятия – а ведь оно, что говорить, и впрямь оказалось весьма плодотворным.
Но вот мои личные отношения с Михаилом так и замерли на точке товарищеской уважительности. Хотя видела, что я ему по меньшей мере интересна. Однако он не делал никаких попыток сблизиться. И я не могла понять: почему? Боится потерять свой авторитет как руководителя? Или не хочет, чтобы между нами возникли особые отношения – ведь все члены экспедиции, даже рабочие-теленгиты, это, конечно, заметят? А может, он чрезмерно робок? Или я переоценила себя, навоображала бог знает что и на самом деле он мечтает о другой девушке, поджидающей его в Ленинграде?
Тем последним вечером у костра, если он сам не сделает никакого движения навстречу, я готова была попрать собственную гордость и первой спросить его, как он на самом деле ко мне относится и есть ли перспективы для наших дальнейших личных отношений.
В какой-то момент, сидя на бревне во время прощального импровизированного банкета вокруг рукотворного очага, я вдруг почувствовала дурноту. Возможно, сказалась водка, пить которую я небольшая любительница и мастерица.
Я встала и вышла из освещенного костром круга. Тишина лежала на множество верст кругом. Небеса оказались полны звездами. Временами одна из них вдруг прочерчивала небосклон и исчезала – так быстро, что я не успевала задумать никакого желания.
Я отошла подальше. Каждую кочку и каждый камень здесь, вокруг раскопа, я знала своими ногами на ощупь, поэтому не боялась упасть, ушибиться или заблудиться.
Большинство рабочих уехали в свой поселок. Мы с ними тепло попрощались – возможно, до будущего лета и до раскопок других курганов в урочище. Оставались трое – и девять лошадей. Они проводят нас через перевал и далее вдоль реки Чулышман к Телецкому озеру.
Костер и сидящие вокруг него люди все более и более отдалялись от меня – не только в физическом смысле, но и эмоционально.
«А может, – стала думать я, – мне и не нужен никакой Миша? Все это блажь и странные идеи? Если он не стремится заключить меня в свои объятия, зачем я буду навязываться ему? Пусть себе живет как знает! Подумаешь, герой романа! Худенький, в очочках!.. А может, он, чтобы не нарушать атмосферу в трудовом коллективе, до самого последнего дня, пока мы будем здесь, в экспедиции, до поезда, идущего в Ленинград, не хочет открывать свои чувства?»
Я гуляла в одиночестве около часа, размышляя о жизни и выгоняя из организма последствия выпитой водки.
Костер еще не прогорел, рядом с ним кто-то сидел, но я, даже не взглянув в сторону огня, пошла в палатку. Хватит лирики и раздумий, пора спать. Завтра предстоит долгий путь верхами.
Я залезла внутрь палатки.
И что это? Какая-то возня. Расклеивающийся звук поцелуя. Легкий стон и женский шепот: «Ты мой, Мишенька, ты мой!»
Не осознавая в первый момент, что происходит, я зажгла спичку. Вспыхнув, серная головка осветила то, что я боялась увидеть и что должно было случиться: Лариса Дороган жадно целовала Михаила, обнимая обеими руками.
Я ахнула и выскочила из палатки. Сзади раздалось шуршание, и Миша выбежал вслед за мной. Он тяжело дышал, одежда его оказалась растерзана: под расстегнутой на несколько пуговиц рубашкой виднелись голая шея и грудь.
– Маша! – воскликнул он, подбежав ко мне. – Прости! Я не знаю, что случилось! Это какой-то морок! Меряченье! [12]
Я отвернулась и, не совладав с собой, горько заплакала.
– Я не люблю ее! Я не хотел ее! Прости! Она соблазнила, подпоила меня! Мне почему-то вдруг показалось, что она – это ты! Ах, что за вздор! Все пропало! Ты никогда не простишь меня!
12
Меряченье – психическое расстройство, разновидность истерии, характерная для ряда народов Восточной Сибири. Это состояние было модной темой для изучения как раз в двадцатые годы прошлого века.
Он горько и безнадежно махнул рукой.
– Да, ты не простишь меня! Ну и ладно! Что делать! Но на прощание я все-таки хочу сказать. Высказать наконец все, что у меня на душе и на сердце. Я люблю тебя, Маша! И только тебя! И я всегда любил! Прости, что я лишь сейчас и при таких обстоятельствах говорю тебе это. Я боялся подступиться к тебе. Боялся, что ты мне откажешь. И вот дотянул до такого! Эх!
Он снова безнадежно махнул рукой, схватился за голову и побрел куда-то в сторону от палатки.