Хозяин лавки, обескураженный не меньше моего, застыл с открытым ртом на тротуаре, сжимая ананас за мясистый лиственный чуб, как бомбометатель чеку. Далекий переулок Эмпириков бурлил и клекотал: над волнами бунтовщиков, как бакены, раскачиваясь, плавали конные полицейские в высоких касках, охаживая дубинками всех без разбору. Воздух вибрировал от топота и ора. В пределах досягаемости не наблюдалось ни проулков, ни тупиков, ни щелей между зданиями, ни даже трещин на фасадах — улица вылизанная, благообразно бюргерская, катастрофически не приспособленная для многофигурных военных маневров. Нарядная западня. Стоять — глупо, бежать — бессмысленно. Я сделал единственно возможное — пошел навстречу угрозе.

Трудно сказать, было ли это умопомешательством, животным инстинктом, внезапно взявшим верх над разумом, или же просто опасной придурью. Стихийная, разрушительная сила, особенно вблизи, производит гипнотический эффект, подчиняет себе, грубо выдирает с корнем из привычной цивилизованной почвы и волоком тащит за собой; в такие моменты от близости смерти сжимает горло и захватывает дух, и чем ближе гибель, тем это притяжение неодолимее. Мной овладела эйфория. Если бы смерть настигла меня в тот момент, я бы встретил ее с неподдельным восторгом.

Но тут случилось непредвиденное — с толпой произошли метаморфозы: голова колонны словно бы наткнулась на незримую преграду, и движение застопорилось. Со стороны площади послышались вельзевульи завывания сирен и голос, сипевший что-то ультимативно-устрашительное в мегафон. Обернувшись, я увидел полицейские фургоны и ощерившуюся дубинками шеренгу пеших шпиков поперек улицы. Поблескивали пешечные, лаково-черные, отполированные головы. Часть городской герильи хлынула им навстречу, подстегивая себя нестройным пением самодельной марсельезы, вероятно, рассчитывая опрокинуть врага если не силой кулаков, то силой голоса (и действительно — многим удалось преодолеть заслон и просочиться на площадь); часть отступила в переулок Эмпириков, где в мешанине дубинок и транспарантов продолжалось кровавое многоборье. Оставшиеся решили дать легавым арьергардный бой.

Оставаясь неподвижным во время вакханалии и дионисийского раздрая, вы имеете все шансы не просто получить по кумполу, но бездарно погибнуть раньше срока. Статичные предметы воспринимаются фасеточным зрением толпы как чужеродные и враждебные. Когда вы неподвижны, вы ничем не лучше кегли или мишени в тире с концентрическими окружностями на груди. На тот момент хореография сражения была такова, что всем участникам балета, желающим уцелеть, надлежало двигаться глиссадой вверх по улице.

Морок в моей башке рассеялся стремительно, как дым от петарды. Я ринулся вперед, лавируя между бегущими людьми. Получалось плохо: напористая встречная волна сносила меня назад, отбрасывала к исходной точке. Я, как Алиса, бежал со всех ног, чтобы оставаться на том же месте. Тут и рыцарь подоспел: внезапно на меня обрушились прицельные удары дубинкой — плечо, спина, предплечье, — и я упал на мостовую, рефлекторно прикрывая голову рукой, и выронил папку с рисунками. Когда я поднял голову, легавый уже мчался во весь опор товарищам на подмогу, удалецки размахивая дубинкой, как клюшкой для игры в поло. Папка сгинула в клубах пляшущей пыли. То место, куда она предположительно упала, сейчас исступленно вытаптывали шпики и пикетчики.

Спину ломило, рука горела, словно ее окунули в кипяток; правая часть тела была тугим узлом пульсирующей, жгучей боли. Я отполз на тротуар, спасаясь от кентавров: там тоже избивали, но, по крайней мере, не топтали конскими копытами. Неподалеку вибрировал, грозя обрушиться, продуктовый навес, с ящиками на деревянных козлах и нетронутыми пирамидками яблок и прочих приусадебных даров. Лавочник, в отличие от меня, так и не вышел из столбняка: я видел его неподвижную кряжистую фигуру у фонарного столба, и если б не счастливая планида, не знаю, что осталось бы от этого бородатого гиперборейца, кроме раздавленных ананасных листьев.

Покамест я обдумывал дальнейшие действия, улица превратилась в кровавое ристалище: легавые нещадно лупцевали демонстрантов, а те выдергивали врагов из седел, затягивая в общую свалку; освобожденные от всадников животные беспомощно метались в толпе, оглашая окрестности инфернальным ржанием. Иногда казалось, будто и шпики, и пикетчики вместе спасаются от кого-то третьего, панически бегут по головам друг друга от некой неумолимой, роковой, все подминающей под себя силы. Ветхий навес и ящики стонали и содрогались от спорадически накатывающих ударных волн. Гугнивый гном в погонах стращал толпу в свой мегафон. Время от времени мимо меня опрометью пробегали фараоны, конвоирующие фронду к фургонам; фургоны плотоядно лязгали дверцами и отъезжали, проделывая цугом тур по площади. Участники сечи были объяты коллективным ликующим безумием, будто язычники во время ритуального камлания, и если бы кто-нибудь сейчас предпринял попытку остановить кровопролитие, его бы со сладострастным зверством разодрали на куски. Капризный бог резни требовал жертвоприношений.

Вниз по улице легавые волокли за лямки комбинезона избитого рабочего с закопченным лицом. Вскарабкавшийся на фонарный столб студент отбрыкивался от шпика с дубинкой. Горстка оборванных робеспьеров добралась-таки до утлой лавки, в данный момент представлявшей собой бесценный склад боеприпасов, и принялась проворно потрошить ящики, отстреливаясь снедью от полиции. Та, в свою очередь, открыла заградительный огонь булыжниками. Я встал и попытался помочь фронде, но вскоре был выведен из строя ударами дубинки.

Осатанелый гул толпы сделался обволакивающим, картинка поплыла, зато размытая реальность казалась более терпимой. Я сел и привалился к ящику спиной. В какой-то момент из человеческой мясорубки ко мне протянулись две просящие руки, за которые я не раздумывая ухватился и потянул на себя. Из этого, однако, ничего не вышло: руки исчезли там же, откуда появились, а меня цапнули за щиколотку и с силой дернули, точно хотели оторвать ногу. Это привело меня в чувство. Я ожесточенно чертил ногами по мостовой, извивался, лягался, цеплялся за булыжники и ветошь, раздирая пальцы в кровь. В разгар этой отчаянной руко- и ногопашной со стороны переулка Эмпириков градом посыпались булыжники и бутылки с коктейлем Молотова, щедро выплескивая огненный напиток на мостовую. В суматохе я успел заметить юнца, которого волокли к «салатнице» за руки и ноги, а он висел вниз головой, как гимнаст на брусьях.