«А давеча, — продолжал Дилан письмо, — Степанида Аполлинаровна на шабаш улетела. Так Иван Макарович затеял суккубу вызывать и велел мне пентаграмму начертить. А меня от свечей мертвяцких мутит. Оттого я знаки перепутал, и вместо суккубы инкуб явился. Хозяин на него уставился, глаза выпучив, и аж затрясся весь. Всё, думаю, прибьёт меня. А демон хвостом виляет и улыбается. «Ну, — говорит, — вот он я. Чем займёмся, господин мой?» И тут, как на грех, хозяйка вернулась. Видать, забыла чего-то. Как пентаграмму увидела, так и зашипела гадюкой, которой хвост отдавили. Иван Макарович от неё в угол забился, скулит: «Помилуй, душенька, к чему эта ажитация? Ведь я тебя и подружек твоих порадовать хотел! Мы ведь современные люди, без средневековых предрассудков...» Ну, Степадида Аполлинаровна об его спину помело обломала, а потом оседлала демона и умчалась. А меня хозяин заставил пентаграмму с полу языком слизывать...»

Дилан до сих пор ощущал во рту мерзкий привкус. Но хуже всего было не то, что случилось, а то что ещё предстояло...

«Вот таким манером я здесь второй месяц мучаюсь, как проклятый. И будто этого мало, отправляет меня ныне хозяин искать цветок папоротника. А дело это гиблое, всем про то ведомо. Милый дедушка, ежели я жив останусь, Мерлином тебя заклинаю, забери меня отсюда. Пожалей сироту горемычную!»

Дилан шмыгнул носом, свернул письмо в трубочку, обвязал заговоренным шнурком и сунул в карман. До ночи оставалось несколько часов, но сипухи из совиной почты работали с раннего вечера.

Юный тилвит тэг проверил мышеловку. На его сиротское счастье в ловушку попалась жирная мышь. Дилан сунул её в тот же карман, что и письмо — совы принимали оплату вперёд.

В доме было тихо, только из людской до чутких ушей тилвит тэг долетали шепотки. Слуги сегодня старались лишний раз на глаза хозяевам не показываться. Иван Макарович заперся в своём кабинете, а Степанида Аполлинаровна спустилась в подвал — проверить созревшие зелья. Дилана никто не провожал. Он закинул на плечо загодя собранную котомку, сбросил у порога опостылевшие сапоги и, цокая копытами по мощёной гравием дорожке, потрусил к задней калитке сада. Оттуда вела тропинка прямо к лесу. На опушке, возле раздвоенного дуба, должен ждать Анчутка. Ежели, конечно, не забыл про уговор. А ежели забыл... По спине Дилана побежали ледяные мурашки. Без советов опытного приятеля нечего и надеяться пережить Купальскую ночь.

***

Мидир Гордеевич Ардагов в этот день поднялся поздно, невыспавшийся и злой. Даже любимый кофий со свежими сливками и ватрушки, щедро политые мёдом, не улучшили настроения. Дражайшая супруга всё ещё дулась и отказывалась впускать мужа в свою опочивальню.

Размолвка длилась с мая — с тех пор, как погибли в замороженной посылке саженцы итальянских роз, а с ними погибли и надежды Этайн утереть нос Элис Робертовне Артамоновой, у которой был лучший розарий во всей губернии.

Ах, Элис, Элис... От одного её имени молоко сворачивается! Мидир с досадой отодвинул поднос с недоеденным завтраком. Королева неблагих фэйри с упоением играла в человеческую жизнь. Мужа её, Фому Фомича, бессменного Предводителя уездного дворянства, видели только на сезонных балах, где он тихо сидел у стены и приветливо кивал гостям, на манер китайского болванчика. Каждый раз, наблюдая столь унылую картину, Мидир про себя радовался, что счастливо избежал подобной участи. Его краткий адюльтер с Элис даже романом не назовёшь. Всего-то три ночи любовных утех — плата вполне удовлетворительная за позволение обосноваться в Неблагом уезде. И всё было хорошо — до первого появления Этайн на балу. Верно говорит старая ирландская пословица: «Всякая девица хороша, да не как Этайн».

Элис красотой не блистала. Королеву Неблагого двора не за смазливое личико избирают. Выходя на люди, госпожа Артамонова успешно скрывала серую кожу, кривые зубы и раскосые глаза за маской гламура, но даже гламур не в силах соперничать с истинной красотой. От Этайн сходили с ума сиды, что уж говорить о людях. Даже полусонный Фома Фомич оживился, узрев чету Ардаговых.

Соперничество двух дам прозвали «Войной цветов». Каждая стремилась перещеголять соперницу красотой букетов, выставляемых на ежегодной ярмарке. Мидиру даже пришлось построить весьма дорогостоящую теплицу. Особую надежду Этайн возлагала на золотые розы, заказанные за бешеные деньги в Италии, после долгой переписки с тамошними сильванами.

Мидир предчувствовал, что посылку с драгоценными саженцами попытаются украсть. Оттого и отправил Дилана перехватить почтовую кибитку. Но мальчишка опоздал. Замечтался, небось, по дороге, сочиняя глупые вирши, или с Анчуткой заигрался. Впрочем, не опоздай Дилан, мог бы и сам замёрзнуть на том поле, вместе с ямщиком. И как бы потом Мидир перед Гвин-ап-Нуддом оправдывался? Владыка Аннуина хоть и сплавил подальше нежеланного внука, но, случись чего, виру потребует разорительную — к гадалке не ходи.

Госпожа Артамонова, в ответ на претензии Мидира, прислала обстоятельное письмо, в котором за фальшивым сочувствием скрывалось искреннее злорадство. Всему виной, сообщила королева неблагих фэйри, грубиян-ямщик. Якобы, на станции встретился ему нищий старик и умолял подвезти до родной деревни. А ямщик, мало того, что обругал бродягу непечатно, так ещё и кнутом огрел. И вот беда — старик-то оказался Полевиком. А эти духи злопамятнее леших. Ямщик должен себя счастливчиком считать, что лёгкой смертью умер.