Каждый раз, когда Опал садится за руль своего почтового грузовика, она выполняет один и тот же ритуал. Смотрит в зеркало заднего вида и встречает свой взгляд с отпечатком прожитых лет. Ей не нравится думать о том, как давно она работает почтальоном в USPS [66] . Не то чтобы ей не нравилась эта работа. Просто тяжело видеть годы на своем лице, «гусиные лапки» вокруг глаз и морщины, расползающиеся по коже, как трещины в бетоне. Но даже при том, что она ненавидит свое стареющее лицо, ей не избавиться от привычки смотреть на него, когда перед ней оказывается зеркало, в котором она ловит одну из немногих версий собственного лица, доступных глазу, – на поверхности стекла.

Опал ведет машину и вспоминает, как впервые взяла к себе мальчишек на выходные в самом начале процесса усыновления. Тогда они все вместе поехали в универмаг Mervyn’s в Аламеду за новой одеждой. Опал посмотрела на Орвила, примеряющего перед зеркалом наряд, который она выбрала для него.

– Тебе нравится? – спросила она.

– А как быть с ними? – Орвил показал на отражения их обоих в зеркале. – Откуда нам знать, что это не один из них примеряет, а мы только копируем?

– Смотри, я сейчас помашу, – сказала Опал и взмахнула рукой перед трехстворчатым зеркалом за дверью примерочной кабинки. Лутер и Лони прятались рядом за вешалкой с одеждой.

– Она могла сначала помахать рукой, а потом ты не удержалась и скопировала. Но посмотри на это, – сказал он и пустился в дикий пляс. Размахивая руками, он подпрыгивал и кружился. Опал даже показалось, что он танцует пау-вау. Но этого быть не могло. Он просто бесновался перед зеркалом, пытаясь доказать, что никто не управляет его движениями, кроме него, Орвила, по эту сторону зеркала.

Опал следует своим маршрутом. Одним и тем же, год за годом. Но она смотрит под ноги. Опал не наступает на трещины и выбоины. Она идет осторожно, потому что помнит, что повсюду ямы, разломы – в конце концов, мир пористый, – и можно оступиться. Она живет суевериями, в чем никогда не признается. Это секрет, который она так крепко прижимает к груди, что даже не замечает. Она живет этим, как дышит. Опал опускает почту в прорези почтовых ящиков, пытаясь вспомнить, какой ложкой ела этим утром. У нее есть счастливые и несчастливые ложки. Чтобы счастливые ложки работали, их надо хранить вперемешку с несчастливыми, и нельзя смотреть, какую вытаскиваешь из ящика стола. Ее самая счастливая ложка – та, что с цветочным узором, который бежит вверх по черенку к шейке.

Она стучит по дереву, чтобы не спугнуть задуманное или отменить нежелательное, или, даже если просто о чем-то думает, непременно найдет дерево и постучит по нему два раза. Опал любит числа. Числа последовательны. На них можно полагаться. Но для Опал одни числа хороши, а другие плохи. Четные числа, как правило, лучше нечетных, и числа, которые имеют некоторую математическую связь, тоже приносят удачу. Она сводит адреса к одному числу, складывая цифры вместе, а затем судит о соседях по полученному результату. Числа не лгут. Четыре и восемь – ее любимые. Три и шесть не годятся. Она доставляет почту сначала по нечетной стороне улицы, неизменно полагая, что лучше убрать с дороги плохое, прежде чем переходить к хорошему.

Неудача или просто дерьмо, происходящее с вами в жизни, может сделать вас втайне суеверным, заставить вас взять что-то под контроль или, наоборот, ослабить чувство контроля. Опал покупает скретч-карты и лотерейные билеты, когда джекпот достигает достаточно высокой величины. Свое суеверие она никогда не назовет суеверием – опять же из страха, что оно потеряет свою силу.

Опал заканчивает с нечетной стороной улицы. Когда она переходит дорогу, перед ней останавливается машина – женщина за рулем нетерпеливо машет Опал, как будто делает одолжение всему человечеству. Опал хочет показать ей средний палец, но вместо этого торопливо перебегает на ту сторону в ответ на нетерпение автоледи и ее притворную щедрость. Опал ненавидит себя за эту пробежку. За улыбку, которая появилась на ее лице, прежде чем она успела поджать губы и вытянуть их в прямую жесткую линию. Слишком поздно.

Опал полна сожалений, но не о том, что сделала она сама. Тот проклятый остров, ее мама, Рональд, а потом вечно шаркающие, душные комнаты и лица в приемных семьях, в детских домах. Она сожалеет, что все это случилось с ней. Неважно, что не по ее вине. Она полагает, что в каком-то смысле заслужила все это. Но не могла до конца разобраться почему. Так что послушно несла на себе тяжесть лет, и годы проделали дыру в той части ее тела, где она пыталась по-прежнему верить, что неспроста ее любовь осталась нетронутой. Опал тверда как камень, но в ней бурлят неспокойные воды и порой грозят выйти из берегов, затопить ее – поднимаясь к глазам. Иногда она не может пошевелиться. Или кажется, что нет сил ни за что взяться. Но это нормально, потому что она научилась растворяться в том, что делает. Желательно, несколько дел одновременно. Скажем, разносить почту и слушать аудиокниги или музыку. Весь фокус в том, чтобы оставаться при деле, отвлекаясь так, чтобы не забыть о деле. Что-то вроде двойного погружения. Чтобы исчезнуть в вихре шума и действия.

Опал снимает наушники, когда слышит звук, доносящийся откуда-то сверху. Неприятное жужжание прорезает воздух. Она поднимает глаза и видит дрон, потом оглядывается по сторонам в поисках того, кто им управляет. Она никого не видит, поэтому снова надевает наушники. Она слушает песню Отиса Реддинга «(Сижу) На пристани залива». Эта песня не из числа ее любимых, потому что слишком заезженная. Опал прокручивает плейлист и останавливается на «Следах моих слез» Смоки Робинсона. Песня вызывает в ней странную смесь печали и радости. К тому же она оптимистична. Чем хорош «мотаун» [67] , так это тем, что он несет грусть и разбитое сердце, но при этом приглашает танцевать.