Он знал. Откуда — неважно. Важно то, как он это использовал. Как скальпель. Точно, холодно, вскрыв самую глубокую, гноящуюся рану. Это была не просто угроза. Это была демонстрация. Мы знаем о тебе всё. Ты не игрок, ты даже не фигура. Ты — клетка на доске, по которой мы ходим.

Он припарковался у серых, унылых стен СИЗО. Воздух здесь был густым и тяжелым, он пах сыростью, безнадёгой и хлоркой. Резкий, тошнотворный контраст после стерильной высоты «Зенита». Здесь всё было настоящим. Приземлённым. Грязным.

Марина была ключом. Единственным. И Зимин это тоже знал.

Комната для допросов была такой же серой и безликой, как и всё здание. Марина сидела напротив, и даже в мешковатой тюремной робе её осанка была идеальной. Редкий, точный механизм, случайно заброшенный в кучу ржавого металлолома.

Глеб сел, не стал ходить вокруг да около, вся его дипломатия осталась там, в ресторане, смятая вместе с салфеткой. Он молча достал телефон, открыл фотографию царапины и положил его на стол экраном вверх.

— Вы защищаете не себя. Вы защищаете часы. Пора объяснить, что это такое на самом деле.

Её маска не треснула — на миг стала прозрачной. Резкий, почти беззвучный вдох. Её пальцы, до этого спокойно лежавшие на столешнице, сжались в кулаки так, что побелели костяшки. Взгляд был прикован к экрану.

— Кто это сделал, Марина? — Глеб наклонился вперёд, понизив голос до шёпота. — Корт? Или тот, кто его убил?

Она медленно подняла на него глаза. В них больше не было холодного высокомерия. Была загнанная усталость. И страх.

— Вы… вы не понимаете, — её голос был тихим, напряжённым, как натянутая струна. — Это не просто деталь. Это не поломка. Это… калибровка.

— Калибровка чего?

— Часы… — она запнулась, подбирая слова, будто переводя с языка шестерён на человеческий. — Они не просто показывают время. Они, ну… калькулятор.

Слово повисло в спёртом воздухе комнаты. Оно было тяжёлым и странным.

— Калькулятор чего? — повторил Глеб, чувствуя, как внутри всё сжимается в тугой узел ожидания. — Что они вычисляют?

Марина смотрела на него, и в её глазах он видел отчаянную борьбу. Желание объяснить гениальность замысла, поделиться чудом, боролось с глубинным, въевшимся ужасом.

— Они вычисляют… — начала она почти беззвучно, — единственную возможную конфигурацию. Астрономическую. Положение планет, угол преломления света… Момент, когда…

Она оборвала себя на полуслове. Взгляд метнулся к двери, потом снова на Глеба. Она физически подавляла в себе желание говорить — как инженер, перекрывающий аварийный клапан. Маска вернулась на место, на этот раз ещё более плотная, непроницаемая.

— Я не могу, — отрезала она, и голос снова стал ровным и холодным, как металл. — Это знание не должно попасть ни к кому. Никогда. Лучше я останусь здесь.

Она откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. Стена. Разговор был окончен.

Глеб смотрел на неё. Какого чёрта. Она была готова сгнить в тюрьме, чтобы защитить секрет мертвеца. Его работа только что стала не просто сложной — она стала невыполнимой. Он должен спасти женщину, которая не хотела, чтобы её спасали, от людей, чьё всемогущество он только что ощутил на собственной шкуре.

Он молча встал. Лязг закрывшейся за ним двери прозвучал окончательно. Как приговор.

В тусклом, воняющем краской коридоре Глеб остановился, прислонившись лбом к холодной стене. Сунул руку в карман и нащупал смятый, влажный от пота комок салфетки. Он снова был в ловушке. Только эта была гораздо сложнее и страшнее той, что сломала его в прошлом. В той он был охотником, допустившим фатальную ошибку. В этой — мышью, бегущей по бесконечному лабиринту, который строили и перестраивали невидимые гиганты. И выхода из него, кажется, не было.

ГЛАВА 4. Алхимический Код

Стеклоочистители скрипели по лобовому стеклу, размазывая по нему город. Огни встречных фар растекались акварельными кляксами, превращая ночь в абстрактную, смазанную картину. Дождь больше не был событием. Он стал состоянием мира, фоном, на котором разворачивалась эта тягучая, серая пьеса.

Глеб сидел в остывающем «Форде» и никуда не ехал. Двигатель давно заглох, и салон наполнился запахом мокрого сукна и холодного, пахнущего пылью пластика. Во рту стоял привкус тюремного воздуха и металла. Женщина, которую он вытаскивал, вцепилась в решётку камеры, как в единственное спасение. Марина Солнцева выбрала клетку, лишь бы не говорить. Она защищала тайну мертвеца с упрямством мученицы.