А перед ней был Зимин. Его мягкий, почти отеческий голос, выговаривающий номер того самого дела, которое Глеб забетонировал в фундаменте своей памяти. Зимин не угрожал. Он просто показал, что у него есть лопата и он знает, где копать.

Тупик. Слово пульсировало в висках тупым, ровным ритмом. Все двери оказались нарисованными на глухой стене.

Ладонь сама собой опустилась на руль. Удар вышел вялым, лишённым злости. Для злости нужна была энергия, а её не осталось. Только холодный, тяжёлый осадок на дне черепа.

Нужно было вернуться. Не к свидетелям, не к подозреваемым. К источнику. К самому Корту. К его внутренностям, вывернутым на бумагу и спрятанным от мира. Полиция перетряхнула его кабинет в поисках отпечатков, денег, банальных мотивов. Они искали убийство. Глеб искал душу. А душа всегда прячется в мусоре, который жалко выбросить. Ему был нужен архив.

Ключ в зажигании повернулся с сухим щелчком. Мотор кашлянул, ожил. Стеклоочистители возобновили свой безнадёжный танец. Глеб вырулил на пустую, промытую дождём улицу. Капли забарабанили по крыше, словно пытаясь заглушить его мысли.

Бесполезно.

Музей встретил его знакомым давлением. Низкочастотный гул, который шёл не от ушей, а от подошв, пробирался сквозь подмётки ботинок, заставляя вибрировать кости. Тишина здесь была материальной, плотной, как вода на большой глубине. Пожилой охранник с лицом, сморщенным, как печёное яблоко, молча кивнул и отступил в тень.

Тени самого Глеба множились, ломались, вытягивались на отполированном до зеркального блеска полу. Они скользили рядом, уродливые, безмолвные спутники. В своих стеклянных гробах часы продолжали свой вечный, бесшумный ритуал.

Он нашёл Романа в дальнем зале, посвящённом морским хронометрам. Тот не просто находился там. Он священнодействовал. В идеально отглаженном костюме, с белоснежной салфеткой в руке, он наблюдал, как две уборщицы в синих робах натирали стекло витрины. В его позе была скорбь Микеланджело и брезгливость хирурга, вынужденного оперировать в полевом госпитале.

— Роман.

Голос Глеба прозвучал как выстрел в библиотеке.

Обернулся куратор медленно. На его лице мелькнула маска трагического страдания, тут же сменившись снисходительной усмешкой.

— Детектив. Какая неожиданность. Надеюсь, на этот раз вы пришли не для того, чтобы осквернять это святилище своим… прагматизмом.

— Мне нужен личный архив Корта, — Глеб проигнорировал выпад. — Не музейные фонды. Его хлам. Бумаги, счета, дневники.

Роман издал тихий, горловой смешок. Он сделал лёгкий жест рукой, отпуская уборщиц, и подошёл ближе. Шаги его были бесшумны. От него пахло дорогим одеколоном с нотами сандала и чем-то ещё. Запахом старой бумаги и переплётного клея.

— Архив? Детектив, вы не перестаёте меня удивлять. Я полагал, вы ищете убийцу, а не материал для диссертации по психиатрии. То, что вы изволите называть архивом, на самом деле… — он сделал паузу, пробуя слово на вкус, — свалка. Свалка оккультного мусора, не имеющая абсолютно никакой музейной ценности. Бредни сумасшедшего.

— В этом мусоре может быть ответ.

— Ответ для кого? Для санитаров? — Роман улыбнулся своей безупречной, отполированной улыбкой. — Простите, но я не могу. Это частные материалы. До вступления в наследство…

Глеб шагнул вперёд, беззастенчиво вторгаясь в его личное пространство. Воздух между ними стал плотным. Он понизил голос, и тот лишился последних остатков вежливости.

— Слушайте, Роман. Я получу ордер. Завтра. Может, послезавтра. Я потрачу день, вы — нервы. Или можно иначе. Вы же хотите стать директором? Хотите «очистить» музей от этой… ереси?

Пальцы Романа нервно дёрнули край белоснежного платка в нагрудном кармане. Маска дала трещину.

— Я… я хочу лишь сохранить наследие.

— Разумеется, — кивнул Глеб. — А для этого нужно кресло. А для кресла нужно, чтобы эту историю похоронили. Быстро и тихо. Я ищу мотив. В этих бумагах может быть компромат. Доказательства безумия Корта. Что-то, что вы красиво подадите совету директоров как причину, по которой музей нуждался в спасении. В вашем спасении.

Он смотрел Роману прямо в глаза. Он видел, как за театральным фасадом борются амбиции и трусость. Фанатик. Но фанатик-карьерист. Это была правильная кнопка.

Куратор отвёл взгляд первым. Он картинно вздохнул, принимая на себя все тяготы мира.

— Хорошо. Исключительно потому, что я, как и вы, желаю, чтобы тень этого… недоразумения поскорее покинула стены музея.

Он достал связку ключей, отцепил один, маленький, из потемневшей меди, и протянул Глебу. Держал его двумя пальцами, брезгливо, словно передавал ключ от мусоропровода.

— Подвал. Секция «Б». Комната сто семь. Не советую задерживаться. В подвалах плохой воздух. Вредно для души.