Такая оценка вызвала в то время много полярных высказываний. В газетах и отчетах Санитарного комитета публиковались жуткие истории о полевых госпиталях, пьяных врачах, оставшихся без ухода больных, об агонизирующих раненых солдатах и так далее. Репутация многих военных врачей как «шарлатанов» или «мясников» отражала невысокий престиж профессии врача в целом. Солдаты боялись госпиталей как огня и порой шли на все, чтобы скрыть ранение или болезнь и не попасть на койку. «Я уверен, что доктора эти убили больше, чем вылечили», — писал в 1862 году солдат из Алабамы. «Нет в этих докторах никакого толку», — соглашался с ним и янки. Один рядовой из Иллинойса замечал: «У нашего доктора знаний не больше, чем у десятилетнего мальчугана», а офицер из Массачусетса называл полкового эскулапа «ослом» [879] .

Солдаты, которые были уверены, что скорее выздоровеют вне больничных стен, были не так уж неправы. Но коренная причина была скорее в общем состоянии медицинской науки, нежели в некомпетентности отдельных военных врачей. Гражданская война велась на исходе медицинского средневековья; 1860-е годы стали началом новой эры после исследований европейцев Луи Пастера, Джозефа Листера и других, обнаруживших микроскопических вредителей, заражавших воду и пищу и попадавших в кровь через открытую рану. Двадцать лет спустя новая наука — бактериология — произвела в медицине революцию. Установление связи между москитами и желтой лихорадкой и малярией привело к обузданию этих смертельных болезней. Врачи времен Гражданской войны еще ничего об этом не знали — революция в медицине началась слишком недавно. Им не была известна прямая связь между качеством воды и брюшным тифом, нестерилизованными инструментами и инфекцией, между москитами и малярией. Еще не сложилось представление об асептике и антисептике в хирургии; врачи не могли и помышлять об антибиотиках. Более того, крупный калибр и низкая скорость винтовочных пуль служили причиной тяжких увечий, так как пуля чаще застревала в теле, нежели проходила навылет. В этом случае хирурги могли бороться с гангреной, остеомиелитом или сепсисом практически только с помощью ампутации. Ранения желудка почти всегда приводили к летальному исходу, так как врачи не знали способов предотвращения перитонита. В качестве анестетиков использовались хлороформ и эфир, но их нехватка (особенно на Юге) приводила к тому, что солдаты выпивали лошадиную дозу виски или просто терпели, стиснув зубы [880] . Этот период был настоящей «эпохой героев» в медицине, когда солдат, чем бы они ни страдали (дизентерией или запорами, малярией или простудой), лечили каломелью [881] , рвотным камнем, хинином, морфием или настойкой опия. Неудивительно, что многие солдаты предпочитали не попадать в руки докторов, и столь же неудивительно, что некоторые стали наркоманами.

Вражеские пули не были столь серьезной угрозой здоровью солдат Гражданской войны, как болезни, что, впрочем, относилось к любой армии в прежней военной истории. Однако нужно отметить, что армии Севера и Юга страдали от болезней все же меньше, чем их предшественники. Если в Гражданской войне два умерших от болезней приходились на одного погибшего в битве, то подобное соотношение для британских солдат времен наполеоновских войн или Крымской войны было соответственно восемь и четыре к одному. Для американской армии во время войны с Мексикой соотношение составляло четыре к одному. Хотя уровень смертности от болезней высок лишь по сравнению со стандартами XX века, тем не менее этот фактор оставался серьезным для военных операций. В любое время значительное количество личного состава полка могло оказаться небоеспособно. Болезни сокращали численность полка (в котором изначально насчитывалось примерно тысяча человек) почти вдвое, и это еще до того, как он вступал в бой.

Болезни больше всего поражали солдат первого года службы. Скопление тысяч людей из различных социальных слоев в новой и до крайней степени благотворной для опасных микроорганизмов среде вызывало предсказуемые последствия. Люди (особенно из сельской местности), до той поры незнакомые с корью, свинкой или тонзиллитом, быстро подхватывали эти детские заболевания. Хотя они редко приводили к летальному исходу, целые части тем не менее выводились на несколько недель из игры. Еще опаснее были оспа и рожистое воспаление, словно косой проходившиеся по «фермерским» полкам. Если солдатам удавалось оправиться от этих болезней, то они на какое-то время оставались в лагерях, где из-за антисанитарии и переменчивой погоды им не хватало свежей воды, а через воду, кишащую бактериями, они подхватывали опасные заболевания. В этих лагерях несчастных подстерегали три главных смертельных заболевания войны: дизентерийная диарея, брюшной тиф и пневмония. По мере того как войска летом продвигались к югу, их настигала четвертая «казнь египетская» — малярия. Немалое количество личного состава из оккупационных войск северян, как и конфедераты (особенно в Ричмонде), страдали от еще одного бича — венерических заболеваний, причем зарегистрированных случаев «пикантных» болезней было почти столько же, сколько случаев кори, свинки и тонзиллита вместе взятых [882] .

Болезни разрушили планы многих военных операций. Западновиргинские кампании Ли в 1861 году провалились не в последнюю очередь из-за них, выведших из строя значительную часть его армии. Одной из причин неудавшейся первой попытки взять Виксберг в июле 1862 года была эпидемия, свалившая более половины солдат и матросов армии северян. На решение Борегара оставить Коринт повлияла опять-таки эпидемия, отправившая свыше трети его армии на больничные койки. К тому времени как войска Хэллека в начале июня закрепились в Коринте, не менее трети его войска также были больны. Около половины из 29 союзных генералов, включая самого Хэллека и Джона Поупа, страдали во время коринтской кампании или сразу после нее тем, что они с грустной усмешкой называли «эвакуацией Коринта», то есть диареей; компанию им составил Шерман, подхвативший малярию. Провал попыток Хэллека после взятия Коринта продолжить наступление вдоль Миссисипи частично был обусловлен его боязнью повальной смертности от болезней среди непривычных к такому климату жителей Севера, вынужденных в летнюю пору маршировать по штатам Нижнего Юга.

Заболевания также повлияли на исход кампании на Виргинском полуострове. Самочувствие солдат Макклеллана, и без того не блестящее после затяжных дождей и удушающих испарений болот Чикахомини в мае и июне, только ухудшилось после прибытия в Харрисонс-Лэндинг в июле. Около четверти из тех, кто не был ранен, болели. Каждый день отмечались новые случаи малярии, дизентерии и брюшного тифа. Сам Макклеллан не вполне оправился от перенесенной дизентерии. С началом сезона пика заболеваний (август–сентябрь) администрация пошла навстречу просьбам Макклеллана и вывела его армию с Полуострова.

В принятии этого решения сыграли свою роль также стратегические и политические соображения. Признав несостоятельность своих потуг в качестве верховного главнокомандующего, Линкольн вызвал с западного фронта Хэллека и назначил на этот пост его. Президент также сформировал из корпусов Бэнкса, Фримонта и Макдауэлла в северной части Виргинии новую армию и вручил командование над ней Джону Поупу, также переведя того с Запада. Пока происходила эта реорганизация, Конгресс рассматривал законопроект о конфискации всей собственности конфедератов (включая рабов), а Линкольн склонялся к тому, чтобы издать Прокламацию об освобождении. Провал кампании Макклеллана на Полуострове не был лишь военной неудачей; он знаменовал собой окончание ограниченной войны ради ограниченных целей, которую хотел вести Макклеллан. С этого момента и до самого конца Север сражался не за сохранение прежнего Союза, а за его разрушение и воздвижение на его развалинах нового государства.

Если сам Роберт Ли был недоволен тем, что армия Макклеллана избежала полного разгрома во время Семидневной битвы, то общественное мнение Юга не разделяло его досады. «Этой „Великой армии“ Севера был нанесен решающий удар, — торжествовал один ричмондский обыватель. — Ли произвел перелом в войне, и я не удивлюсь, если нас ждет долгая череда успехов». Ли превратился в героя дня. Больше никто не поминал «Короля лопат» или «убегающего Ли». Вместо этого Richmond Whig заявила, что сдержанный виргинец «поразил и поставил в тупик своих очернителей великолепием своего гения… своей энергией и отвагой»: «Он навсегда утвердил себя в наших сердцах, и вся страна теперь по праву воздает ему хвалу» [883] .