Таким образом, на руках у Конгресса теперь были результаты двух референдумов, и ему предстояло решить, какой из них являлся легитимным. «Пламенные ораторы» с южного берега Потомака стали упражнять глотки, пытаясь повлиять на правильное решение. Йонси в Алабаме говорил о необходимости создания комитетов общественной безопасности, чтобы «разгорячить сердца южан» и «форсировать революцию в Хлопковом поясе». Губернаторы и легислатуры штатов готовы были созвать конвенты по вопросу о выходе из Союза, если Конгресс откажется признать Канзас штатом в рамках «надлежащим образом ратифицированной» лекомптонской конституции. «Если Канзас будет выведен из состава Союза за то, что является рабовладельческим штатом, — спрашивал сенатор от Южной Каролины Джеймс Хэммонд, — может ли любой иной рабовладельческий штат считать за честь оставаться в нем?» Южане, заявлял конгрессмен от Джорджии, намерены «получить равенство в рамках Союза или независимость от него» [337] . Эти угрозы придали Бьюкенену твердости. 2 февраля 1858 года он направил лекомптонскую конституцию в Конгресс с уведомлением, где рекомендовал принять шестнадцатый рабовладельческий штат в состав Союза. Канзас, объявил президент, «в настоящее время является таким же рабовладельческим штатом, как Джорджия или Южная Каролина» [338] .

Внимание Конгресса на несколько месяцев оказалось приковано к лекомптонскому проекту. Он вызвал даже больший накал страстей, нежели сам закон Канзас — Небраска четыре года назад. Расстановка сил была такой же, как и тогда, за исключением двух важных моментов: во-первых, на этот раз оппозицию возглавлял Дуглас, а во-вторых, силы северян в Палате представителей консолидировала новая Республиканская партия. Все политическое будущее Дугласа было брошено на чашу весов. Если бы он поддержал лекомптонский проект, то это обеспечило бы ему гарантированную поддержку южан на президентских выборах 1860 года. Однако в сложившихся обстоятельствах быть кандидатом в президенты не значило почти ничего. Высказавшись за признание этой конституции, демократы похоронили бы шансы на победу в любом северном штате собственными руками, поэтому Дуглас не сомневался в своем выборе. Как он сообщил Сенату, он никогда не будет голосовать за то, чтобы «силой навязать народу Канзаса эту конституцию, вопреки его желаниям и в нарушение наших обещаний» [339] . В Вашингтон поступали горы телеграмм и писем, восхвалявших позицию Дугласа. «Вы избрали единственный путь, который мог спасти северную демократию от уничтожения на следующих выборах», — типичные строки подобных писем [340] . Дуглас испытывал неведомое доселе ощущение, что его считают героем даже такие члены оппозиции, как Хорас Грили, который хотел официально принять его в добрые республиканцы.

Югом же, напротив, Дуглас почти единогласно был осужден на вечные муки. Южане притворились «изумленными», видя, что демократы из Иллинойса встали к ним в оппозицию. «Дуглас был с нами, пока не началась година испытаний, — говорил один представитель Джорджии, — а потом обманул и предал нас». Другой, из Южной Каролины, сетовал, что «это отступничество Дугласа более всего остального пошатнуло мою уверенность в северных союзниках по вопросу о рабстве, так как я долгое время считал его одним из самых наших надежных и верных друзей». По мере обострения противоречий риторика южан в адрес Дугласа становилась все нетерпимее: «глава черного сброда… запятнанный позором неслыханной измены… неприкрытый лицемер… мерзопакостный еретик… скверна дерзкого вероломства… издохший петух в выгребной яме… пусть убирается в могилу, которую он роет для своего политического трупа» [341] .

23 марта 1858 года усилиями демократического большинства, в котором верховодили южане, Сенат одобрил принятие Канзаса в Союз в качестве рабовладельческого штата. В Палате представителей администрация, как и в 1854 году, могла рассчитывать по крайней мере на половину фракции северных демократов, однако сейчас этого было недостаточно для того, чтобы выиграть битву. Слово «битва» не было слишком сильным определением для того, что происходило в Палате представителей. Однажды во время длившегося ночь напролет заседания республиканец Галуша Гроу из Пенсильвании подошел к скамьям демократов, чтобы о чем-то посовещаться с некоторыми северными демократами. Лоуренс Китт из Южной Каролины прокричал ему: «Убирайся на свою сторону Палаты, ты, черный республиканский молокосос!» Ответив презрительным замечанием про надсмотрщиков за рабами, Гроу сцепился с Киттом и сбил того с ног. Конгрессмены с обеих сторон схватились врукопашную. «В потасовке участвовало около пятидесяти не слишком молодых и совсем пожилых джентльменов, наскакивающих друг на друга как толпа хулиганов из Типперэри, — описывал один репортер разразившуюся в два часа ночи драку стенка на стенку, — большинству из них не хватало дыхания и физической силы, поэтому они не смогли причинить друг другу сколько-нибудь серьезный урон» [342] . Правда, Александр Стивенс полагал, что «если бы у них под рукой оказалось оружие, драка, вполне возможно, закончилась бы кровопролитием. Под впечатлением от всего увиденного я склоняюсь к мысли о том, что Союз может не просуществовать долго, да, пожалуй, и не просуществует» [343] . 1 апреля, во время драматичного поименного голосования, 22 (из 53) северных демократа присоединились к республиканцам и горстке членов Американской партии и отклонили Лекомптонскую конституцию 120 голосами против 112. «Агония завершилась, — написал один демократ — сторонник Дугласа, — и, слава Богу, справедливость восторжествовала!» [344]

Чтобы сохранить лицо, администрация пошла на компромисс, по которому жители Канзаса снова должны были проголосовать за принятие или отклонение Лекомптонской конституции под видом референдума о бесплатной передаче земельных участков из фонда общественных земель. Отказ от такого участка земли вел к откладыванию вопроса о статусе штата по меньшей мере на два года. 2 августа 11 300 голосами против 1788 канзасцы, с презрением отвергнув такую уловку как взятку, высказались против. Во время этих событий Канзас истекал кровью от все новых и новых ран. Джейхокеры [345] и «пограничные головорезы» проводили набеги и устраивали засады друг на друга с изрядной жестокостью. В мае 1858 года, практически во вторую годовщину «бойни в Потаватоми», бандиты из числа сторонников рабства поквитались со свободными поселенцами, захватив девятерых в их жилищах и расстреляв (четверо, правда, были только ранены). Вновь появился в территории и сам Джон Браун. Его шайка вторглась в Миссури, убила рабовладельца, освободила одиннадцать рабов и множество лошадей и ушла с ними в Канаду.

Свободные поселенцы Канзаса организовали свою Республиканскую партию и в 1859 году избрали две трети делегатов в новый конституционный конвент. В январе 1861 года Канзас наконец вошел в состав Союза как свободный штат вместе с Калифорнией, Миннесотой и Орегоном, чье присоединение, впервые со времен американо-мексиканской войны, обеспечило Северу преимущество над Югом в четыре штата. Канзас также превратился в один из самых «республиканских» штатов Союза. Несмотря на то, что большинство свободных поселенцев первоначально были демократами, борьба с рабовладельческой властью толкнула их в объятия республиканцев, которые на первых порах политической жизни нового штата регулярно собирали в два, а то и в три раза больше голосов, чем их противники.

С такими врагами, как демократы, республиканцам не слишком были нужны союзники. Урок Канзаса не пошел впрок администрации Бьюкенена, Верховному суду и южным демократам, так как они предприняли еще ряд шагов, которые, по-видимому, и гарантировали победу республиканцев на президентских выборах 1860 года.

Шестьдесят с лишним лет Дред Скотт прожил в полной неизвестности. Ту славу, которая нашла его в конце жизни, заслужил не столько он сам, сколько та борьба, символом которой он стал. Скотт был рабом военного хирурга Джона Эмерсона, взявшего его с собой из Миссури на форпосты в Иллинойс и Форт-Снеллинг на северном участке «Луизианской покупки» (ныне штат Миннесота) в 1830-х годах. В Форт-Снеллинге Скотт женился на рабыне, также принадлежавшей Эмерсону. Она родила ему дочь на территории, считавшейся свободной по Миссурийскому компромиссу, когда Эмерсон вместе с рабами возвращался в Миссури. После смерти Эмерсона рабы поступили в распоряжение его вдовы, а белые друзья Скотта в Сент-Луисе в 1846 году посоветовали ему подать иск о признании его свободным на основании того, что он долгое время проживал в свободном штате и на свободной территории. Скотт так и сделал. Это послужило зачином одиннадцатилетней саги, начавшейся как обычный иск о правах свободного гражданина, но превратившейся в самое нашумевшее дело в истории американской судебной системы.

Скотт проиграл первый процесс, однако выиграл повторное слушание в окружном суде Сент-Луиса в 1850 году. Рассмотрев апелляцию, верховный суд Миссури в 1852 году отменил это решение и постановил считать семью Скоттов рабами. Дело начинало приобретать политическую окраску. Суды Миссури в нескольких подобных случаях вставали на сторону невольников. Отменив решения этих судов и признав приоритет закона Миссури над тем, что Скотт какое-то время проживал на свободной территории, верховный суд штата уступил давлению рабовладельцев. Адвокаты Скотта, включавшие и проживавшего в Сент-Луисе уроженца Вермонта, надеялись, что они могут выиграть дело, если перенесут его в федеральный суд. Так как владелец Скотта переселился в Нью-Йорк, эти юристы обратились в федеральный окружной суд, апеллировав к статье Конституции, отдающей в юрисдикцию федерального суда дела, касающиеся жителей разных штатов. В 1854 году окружной суд Миссури принял дело к рассмотрению (признав тем самым Скотта гражданином), но подтвердил отказ суда штата Миссури в его иске о свободном статусе. Адвокаты Скотта обратились в Верховный суд Соединенных Штатов. Защитники рабства только приветствовали этот шаг — потенциал этого дела для разрешения ключевых конституционных вопросов стал очевиден, а большинство членов Верховного суда были южанами.