– Спокойно! Это просто ветер. Здесь никого нет, – прошептала я, одновременно вытаскивая из сумки баллончик с лаком для волос.

Я им не пользуюсь для укладки прически. Но всегда ношу с собой для самозащиты. Если прыснуть им в глаза нападающего, то эффект будет как от слезоточивого газа.

– Ну же, давай! Пожалуйста! – я пыталась завести машину, постоянно косясь на траву.

А она всё расступалась, словно кто-то готовился из нее выйти.

– Это всё твое писательское воображение. Там никого нет. Тебе кажется. Ну же, Ника, не истери! – шептала я.

И вдруг машина завелась, одновременно громыхнув музыкой. Истошно завопило молчащее до того радио. Я подпрыгнула на сиденье, да так высоко, что ударилась головой о потолок. Счастье, что он мягкий.

Почему заработало радио? Оно ведь молчало. Никогда не слушаю музыку в машине. Не хочу отвлекаться. Музыка сразу уносит меня в мечты. Поэтому лучше ездить в тишине.

Раньше я была лунатиком,

В моей комнате так много монстров…

Чистым высоким голосом выводила британская певица Энни Леннокс любимую песню моего мужа «Никаких больше «Я люблю тебя». «No More "I Love You's".

– Эту песню написали о таких, как ты, Никусь, – шептал Родя, целуя меня. – Наверное, ты так же видишь людей, как в этом клипе. Там такие карикатурные лица! Такие гротескные! Где они их нашли вообще? Мне бы украсть их директора по кастингу. Я бы его приковал к батарее, чтобы не сбежал. Вот умеет человек искать типажи! Ну гений же!

– О каких таких? О фриках? – уточняла я.

– Ты не фрик, а особенная. За это я и люблю тебя. Таких, как ты, больше нет. Иди ко мне, мой любимый раритет!

Да, я лунатик. И знаю, что именно за это Род и полюбил меня. Противоположности притягиваются. Он с его рационализмом просто не мог влюбиться в кого-то похожего на него. Это были бы не отношения, а сведение дебета с кредитом двух сухарей. А меня с моим больным воображением и вечными фантазиями всегда притягивали спокойные, рациональные и твердо стоящие обеими ногами на земле.

Я тронула машину с места, но резко затормозила и замерла. Сердце ухнуло вниз. На часах приборной панели алым высветилось: 11:11.

Быть не может! Сейчас должно быть около девяти вечера. Я схватила телефон и включила экран. Четверть десятого. Что это всё значит? Думай, Ника, думай. «Раньше я была лунатиком. В моей комнате так много монстров». Мне пытаются сказать, что мой муж не тот, за кого себя выдает? Но причем здесь 11:11?

И в этот момент телефон зазвонил. «Род» – высветилось на экране.

– Милая, где ты? Я приехал домой, а тебя нет. И твоя машина во дворе. А в гараже нет нашей древней развалюхи.

– Мне пришлось ее взять. Моя не завелась. Нужно в автосервис звонить с утра, вызывать тягач. Пусть отгонят в гараж и проверят, что да как.

– Не хочу, чтобы ты ездила на старой машине. Почему не попросила Калвино отвезти тебя?

– Спешила сильно. Не волнуйся. Я в получасе езды от дома.

– Оставайся там. Сейчас приеду за тобой. Ты поведешь мою машину, я твою.

– Не нужно. Я уже почти дома. Полчаса от силы. Даже меньше.

– Чёрт Ника, ненавижу, когда ты ездишь в темноте! И еще по проселочной.

Его голос по телефону звучал как-то по-другому. И вроде тембр тот же. Но что-то было не так. Слова взволнованные, правильные слова. Но тембр холодный. Как будто он текст зачитывает по бумажке. У Рода теплый тембр. Его голос меня всегда успокаивал этим обволакивающим теплом. Словно в холодную промозглую погоду забираешься под теплое одеяло.

Не придумывай, Ника. Это твои фантазии. Авария, травма головы. А то, что он не знает про дядю Сёму – это… это… господи, кого ты обманываешь? Это значит только одно: он не твой муж. Прими, наконец, этот факт. Страшно, больно, невыносимо, но иначе нельзя.

Но как? Как такое может быть? Хорошо, предположим, я не различаю лица. Но другие-то различают. Анна, например. Нет, это плохой пример. Анна начала работать в нашем доме после аварии. Отец, да. Отец. Он видел Родиона после аварии. Сначала мы с мужем были в больнице в Риме. Потом приехали на реабилитацию в Москву. Папа каждый день общался с Родей. Он регулярно приезжает к нам в Италию. И Рита, наша домашняя помощница, тоже его видела.

Стоп! Вот как раз Рита мне первая и сказала, что Родион после аварии как-то очень изменился. Правда, она это списывала на травму. И на то, что он сутками сидел у меня в больнице после того, как его выписали. Хотя сам себя плохо чувствовал.

В тот кошмарный вечер после аварии я вообще подумала, что он умер. Его тело с залитой кровью головой безвольно повисло на ремнях, когда машина встала на крышу.

– Род, Родя, скажи хоть слово, – шептала я.

Но боль заволакивала сознание. И я отключилась. А пришла в себя только в больнице в Риме.