Я снова взял Наташу за руку, и она опять благодарно пожала мою ладонь.

Весь полет мы проболтали, делая перерывы на еду и на то, чтобы выпить по паре самодельных коктейлей из беспошлинного джина с тоником. Мы, видать, чем-то понравились стюардессочке, и она охотно таскала нам лед. Плешивый социолог выпивать с нами отказался и угрюмо-демонстративно погрузился в собственный ноутбук, на экране которого мелькали диаграммы, графики и многоэтажные формулы.

Не знаю, что со мной происходило, но мне едва ли не первый раз при общении с женщиной не хотелось завоевывать ее, строить далеко идущие планы и подталкивать, за пядью пядь, к постельке. Мне просто радостно было сидеть рядом с Наташей, говорить с ней, заглядывать в глаза, слышать, как она радостно хохочет, отзываясь на мои шутки… «Пожалуй, – прошла краем сознания мысль, – я влюбился в нее?» Но это предположение не испугало меня (как случилось бы прежде – я всегда боялся потерять свою независимость, свою волю) – напротив, показалось веселым…

Мы спустились по трапу в толпе пассажиров. Я по-прежнему держал Наташу за руку. На нас сразу же навалилось солнце. Оно оглушало. Отраженным светом слепили окна и никелированные поверхности самолетов, загорающих на огромном летном поле. Жарко, словно вошел в сауну.

Пассажиры короткими перебежками бросились к гигантскому зданию аэропорта. Нас, кажется, никто не сопровождал. Мы с Наташей невольно ускорили шаг.

В аэропорту царила ласковая кондиционированная прохлада. Уж на что люблю тепло, но даже я вздохнул с облегчением после слепящей пустыни летного поля. «А ведь сейчас апрель, – мелькнула мысль. – Что же творится здесь в июле?»

Очень быстро – несравнимо ни с каким Шереметьевом – мы получили багаж, прошли «зеленым коридором» и сразу же оказались перед толпой встречающих, отделенных от «свободной зоны» не непроницаемыми щитами (как в том же Шереметьеве), а барьерчиком по пояс. И моментально приметили молодого парня, державшего над головой плакатик с надписью по-русски: «Ясперс энд бразерс».

– Хеллоу! – радостно улыбнулся, проталкиваясь к нему, наш плешивый социолог.

– Хеллоу-то хелло, – юмористически осклабился парень и продолжил на чистейшем русском, – но вообще-то «добрый день», а если хотите – то «шолом алейхем».

– Алейхем шолом! – радостно откликнулась Наталья и расхохоталась.

– Меня зовут Симон, – представился парень. – Симон Мендель. У вас в России я был Менделевичем. Можете величать меня Семой.

Мы коротко представились. Симон-Сема невзначай, но очень оценивающе оглядел Наташу, и мне это не слишком понравилось.

Затем были залы, лифт, переходы, еще один лифт – и мы очутились на многоярусной парковке, уже без «кондишена». Парень подвел нас к машине. Конечно же, то был «Сеат», модель гольф класса «Ибица»: цвет – серебристый, год выпуска – не ранее девяносто восьмого.

Мы погрузили вещички в багажник. Переднее сиденье галантно уступили социологу, на заднем поместились мы с Наташей. Не спеша выехали на автостраду. Пейзаж ничем не отличался от предместий любого европейского города: ровные шоссе, развязки, сверкающие ненаши авто и где-то вдалеке – многоэтажки. Наташа смотрела вокруг во все глаза.

– Ты впервые за границей? – шепотом спросил я.

– Что ты! Я родилась в Америке. А потом еще три года в Англии жила – но маленькая, уже забыла все. А в нормальном возрасте ездила с родителями по турпутевкам во Францию, на Кипр и в Египет.

Я заткнулся с одним своим Мадридом по приглашению двоюродной тетушки.

Социолог, не спрашивая разрешения, закурил. Открыл окно и принялся трусить туда пепел. В машину ворвался жаркий воздух. Сема покосился на спутника, затем сказал:

– Вообще-то так у нас делать не рекомендуется. Кинешь в окошко бычок – задняя машина увидит и тебя застучит. Позвонят куда следует или телегу напишут. Это ж евреи! Им больше нет радости, чем застучать ближнего своего…

Наташа прыснула и шепнула мне в самое ухо:

– Как будто он сам не еврей…

– К тому же в машине «кондишен», – продолжил Сема. – Зачем нам это надо: нашим кондиционером охлаждать ихнюю пустыню?

Посрамленный социолог затворил окно и загасил окурок в пепельнице.

А я вдруг подумал: «Если этот Сема (и еще четверть населения Израиля) так хорошо говорит по-русски, то какой же смысл в моей поездке сюда? Да еще с провожатой? Местные руководители-«сеатовцы» наверняка знают иврит. Значит, с помощью русскоязычных объяснились бы с социологом… Я-то со своим испанским им здесь зачем?»

Однако эта удивленная мысль скользнула по краешку сознания вяло – потому что было важно совсем иное: я рядом с Наташей, на одном сиденье, в иностранной машине, в чужой стране – и бог его знает, какие радостные события нас еще здесь ожидают!

Варвара сидела перед Петренко в закрытой позе: руки скрещены на обширной груди, коса закинута вперед, подбородок упрямо поднят.

– Ну, так что с той квартирой? – мягко повторил свой вопрос подполковник.