Он мягко, но настойчиво убрал мою руку. «Другого пути нет. И времени тоже. Это не смерть, Макс. Это… трансформация. Последняя услуга, которую я могу оказать этому миру». Он улыбнулся — первый раз за все время, что я его знал, эта улыбка была по-настоящему теплой. «Позаботься о них. Обо всех. Ты готов к этому».

Он снял со своей руки тяжелый перстень-печатку, герб рода Рамзи, и вложил его в мою ладонь. Металл был теплым от его кожи. «Теперь ты — глава рода. Носи это с честью».

«Байрон…»

«До свидания, мой друг». И он пошел. Прямо к пещере. Он не бежал и не крался. Он шел с достоинством короля, идущего на коронацию. Монстры, казалось, расступались перед его спокойной решимостью, словно чувствуя, что этот человек уже принадлежит не им, а высшей силе.

Мы все замерли, забыв о битве. Даже твари на мгновение прекратили атаки, словно понимая, что происходит нечто большее, чем просто сражение.

Байрон вошел в пещеру, в ослепительный свет. На мгновение все замерло. Потом от острова во все стороны ударила волна чистого, белого света. Она была не горячей и не холодной, она была просто… абсолютной. Волна была настолько мощной, что нас сбило с ног. Она прокатилась по орде монстров, и они просто испарились, обратившись в ничто. Она прокатилась по океану, и он успокоился. Она ударила в багровое небо, и оно снова стало синим.

Когда мы поднялись на ноги, на острове воцарилась абсолютная, звенящая тишина. Битва была окончена. Мир был спасен.

Но цена этой победы разрывала сердце на части.

Я сжал в ладони перстень Байрона и поклялся, что не забуду его жертву. Никогда.

Он не сгорел, не взорвался. Он просто… Тело Байрона, стоявшее в центре этого урагана света, утратило четкость, превратившись в мириады светящихся частиц. Словно кто-то размотал саму нить его бытия. И этот рой золотистых искр, эта душа, ставшая видимой, устремилась единым потоком в пульсирующее Сердце Ковчега.

Время словно замедлилось. Я видел каждую частицу, каждую искру его сущности, которая вплеталась в древний механизм. Это было невыносимо красиво и ужасающе одновременно — наблюдать, как человек становится частью чего-то большего, чем сама жизнь. Байрон не кричал, не сопротивлялся. На его лице, пока оно еще сохраняло форму, было выражение глубокого покоя, словно он наконец-то нашел то, что искал всю жизнь.

Это было не поглощение. Это было слияние. Последний фрагмент кода встал на свое место. Сфера вспыхнула так ярко, что нам пришлось зажмуриться, а потом ее свет стал ровным, спокойным и невыразимо могущественным.

Когда свет померк настолько, что мы смогли снова открыть глаза, мир изменился. Воздух вокруг нас стал плотнее, насыщеннее, словно каждый его атом теперь был пропитан невидимой энергией. Гул прекратился, но тишина не была пустой — она звенела от напряжения, готового вот-вот выплеснуться наружу.

В наступившей тишине голос, который говорил с нами раньше — бесстрастный голос машины, — прозвучал снова. Но теперь он был другим.

ПОСЛЕДНИЙ ПРОТОКОЛ… АКТИВИРОВАН. ЖИЗНЕННАЯ СИЛА ХРАНИТЕЛЯ ИНТЕГРИРОВАНА. АУТЕНТИФИКАЦИЯ… ЗАВЕРШЕНА.

Голос был все еще нечеловеческим, но в нем пропала былая механистичность. В нем появились обертоны, глубина, словно к хору бездушных алгоритмов присоединился живой солист. Но что меня поразило больше всего — в этом голосе я услышал отголоски интонаций Байрона. Не копию, но эхо его манеры говорить, его привычки делать паузы перед важными словами.

«Это же… это же невозможно, — прошептала Шелли, глядя на сферу широко распахнутыми глазами. — Он все еще там? Он все еще он?»

Мы стояли, оглушенные, не в силах пошевелиться. Я смотрел на свои руки, на свои сапоги, на черный песок под ногами — на что угодно, лишь бы не смотреть на то место, где только что стоял Байрон. В моем кулаке лежал его перстень-печатка, тяжелый и все еще теплый. Он давил на ладонь, как вся тяжесть этого мира. Как тяжесть вины.

Я привел его сюда на смерть. Я. Не важно, что он сам знал, куда идет. Не важно, что это был его выбор, его план, его судьба. В конечном счете именно я стоял рядом с ним в последние мгновения и не протянул руку, чтобы его остановить. Не потому, что не хотел — потому что понимал: остановить его означало бы обречь всех нас. Весь мир.

И тут голос прозвучал снова. И на этот раз сомнений не было. Это был он. Голос Байрона. Не копия, не эхо. Он сам, но звучащий отовсюду, из самого воздуха, из света, из камня под ногами.

И… спасибо, дети мои.

В этих словах не было боли или прощания. Только бесконечная, всеобъемлющая теплота и… облегчение. Он сделал то, для чего был рожден. Он закрыл последнюю брешь. И сейчас он был одновременно везде и нигде, частью этого мира и чем-то большим, чем просто человек.

Рядом со мной всхлипнула Шелли, закрыв лицо руками. Ее крылья, все еще пылающие за спиной, дрожали, и казалось, что само пламя плачет. Рита молча положила руку мне на плечо, и ее твердое прикосновение было единственным, что удерживало меня на ногах. Даже Сет, вечный скептик и ученый, стоял, опустив голову, и его плечи дрожали. Грэг сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели.